Братья

Вскоре Владик получил письмо от матери. Та писала, что находится на излечении. Лечить, вероятно, будут долго, год, а может и два. «Так что, сынок, — писала мать, — наберись терпения. Поживи пока в детском доме. Слушайся воспитателей. А если кто тебя водку пить заставит, плюнь тому в морду! Отец твой из-за нее, проклятой, на улице сдох! Я который год лечусь, да все не вылечусь! Попомни, сынок, материны слова…»

Письмо было длинное, жалостливое, совсем не похожее на мать. Владик читал и перечитывал десятки раз одни и те же слова, и на глаза сами собой навертывались слезы.

Светка Березкина подошла к Владику совсем неожиданно.

— Привет, Кораблев! Говорят, письмо от мамы получил?

— Получил, — ответил Владик, — а тебе-то что?

— А мне матка совсем не пишет, — сообщила Светка, почему-то называя мать маткой, и вообще было непонятно, зачем она это сказала ему. То, что Светка спросила о письме, ничего такого не было. Письма в детдоме получали не все и не часто. Считалось в порядке вещей подойти и поговорить со счастливчиком, которому родители вдруг написали письмо.

— Сама_то пишешь ей? — спросил Владик.

— Очень надо! — вспыхнула Светка. — Я ей уже, наверное, сто писем написала, а она хоть бы на одно ответила. Очень надо такой писать!

— Она у тебя неграмотная, что ли?

— Неграмотная? — фыркнула Светка. — Моя-то неграмотная? Она же учительницей в школе работала, в младших классах.

А теперь?

Синеет каждый день.

Как синеет?

— Ну, говорят так, «синеет», — засмеялась Светка, — пьянствует значит!

— Лечиться ей надо, — солидно сказал Владик, — моя вот пишет, что лечится от алкоголизма.

— Сознательная она у тебя! — то ли с завистью, то ли с насмешкой сказала Светка.

— Курить хочешь? — спросил Владик, нащупав в кармане подарок Министра.

— Папиросы? — деловито осведомилась Светка.

— Сигаретка. Только помятая немного, — смущенно сказал Владик.

Они выкурили сигаретку, пуская дым в форточку.

— А ты, Березка, молодец, совсем как парень! — похвалил ее Владик.

Светка зарделась от похвалы и в знак признательности рассказала ему, как мать часто закрывала ее на ночь в холодном вонючем туалете, а сама устраивала попойки. Как скверно и трудно жилось ей у матери, как научилась она воровать и курить. Владик рассказал ей о себе. Так они узнали друг о друге почти все.

По убеждению Владика, дружба с девчонкой требовала денег, и довольно приличных: на кино, мороженое, шоколадки. И он «увел» кошелек из кабинета, почти на глазах у воспитателей.

Через час Марьсильна собрала весь детдом в актовом зале.

— Ребята! — взволнованно сказала она. — В нашем доме произошло чрезвычайное происшествие. У Маргариты Васильевны пропали деньги, вся получка! На эти деньги ей нужно было жить полмесяца. Все знают, что у нее больной ребенок. Живет она одна, помочь некому. Посторонний этого сделать не мог. Деньги украл кто-то из воспитанников. А теперь просим этого человека, если он окончательно не потерял совесть, выйти сюда и отдать деньги!

Ребята заволновались, завертели головами, выискивая виновника.

«И чего оглядываются? — усмехнулся Владик. — Можно подумать, что не у мартышки, а у них деньги пропали».

Владик еще усмехался, но что-то липкое ворохнулось вдруг в душе. Приподнялось, запузырилось, словно теплое дрожжевое тесто. Владик, приоткрыв рот, дернулся, да так и замер, пытаясь пересилить непонятную шевелящуюся тяжесть. «Что это со мной?» — испуганно подумал он.

Спустя неделю в разных магазинах и в разное время он приобрел тридцать плиток шоколада с золотым ободком на обертке. Со всеми предосторожностями спрятал их под полом старой облезлой будки. Почти каждый вечер они со Светкой ходили в кино в городской кинотеатр. Заподозрившему неладное Бегемоту он сказал, что в кинотеатре у него завелась знакомая билетерша. Похоже, Бегемот не очень поверил словам Владика, но перестал приставать с расспросами. После кино, проводив Светку до комнаты, Владик уходил за сараи, в знакомую будку, и, лежа на спине, лениво грыз шоколад, любуясь золотыми оберточными ободками.

Однажды Мартышка — так звали ребята Маргариту Васильевну — привела в детдом свою дочку. На вид девчонке было лет шесть. Худющая, бледная, голосок тоненький, пичужный, как у воробышка. Она тихо стояла в сторонке, боязливо поглядывая на детдомовских.

«Не кормит свою шкилетку Мартышка», — равнодушно подумал Владик.

Потом, много позже, распечатав последнюю плитку шоколада и доедая ее за сараем, он вдруг, по неизвестной причине, вспомнил шкилетку. И будто заглянула шкилетина ему в глаза своим печальным взглядом. Не требовала ничего, не спрашивала, только застрял кусок в горле, будто не шоколад он жрал, а прессованную бумагу или тряпку. Разозлившись сам на себя, сжал в кулаке остатки шоколада и вместе с с оберткой швырнул в помойный ящик. Смятая шоколадина отлетела в дальний угол помойки и лежала там, поблескивая золотым ободком. Испугавшись неизвестно чего, Владик сбегал к сараю за длинным шестом, притащил его к помойке и шлепал этим шестом по золотому ободку до тех пор, пока тот совсем не исчез в нечистотах.