Братья

«Выбросить, что ли? — мелькнула испуганная мысль, и он даже размахнулся, примериваясь забросить сумочку в густую крапиву, в изобилии росшую на пустыре. Но тут же опустил руку. «Чё это я сумочкой размахался? — насмешливо подумал он. — Выбросить хотел? Сначала загляни, а потом и размахивайся!».

Не спеша раскрыл сумочку, вытащил паспорт. На него глянуло с фотографии некрасивое и немолодое лицо детдомовской прачки Анны Ивановны. Владик знал: прачка вкалывает за копеечные деньги, выстирывая все детдомовское бельишко. Рассказывали: сколько раз она грозила уволиться и не уходила. Что ее здесь держит? Этого Владик не мог понять. В сумочке, кроме паспорта, лежало еще рублей тридцать. Владик торопливо смял их в комок и сунул в карман. Паспорт — в сумочку. Все! Хана! Пора из этих мест «делать ноги», и чем быстрее, тем лучше! Наверняка возле промтоварки уже крутится «мент» с овчаркой. Сумочку в крапиву — и айда!

А паспорт? Где она новый возьмет? А если подбросить? Все-таки, как-никак, документ. В паспорте отыскал адрес: Загородная, 18. Это же почти рядом с промтоваркой! А там загребут тебя, Владя, и пикнуть не успеешь. Ну и что, — тут же успокоил он сам себя, кто докажет, что я сумочку увел? Скажу, на улице нашел, хотел хозяйке отдать.

Он торопливо сунул смятые в комок деньги в сумочку. Почему-то не было сил идти, стоял, как приклеенный.

«А может, эти деньги у нее последние, вдруг подумал он. — Конечно же последние. Она ради них над ванной полмесяца спину гнула. Откуда у нее лишние? А я, сволочь, хотел гульнуть на них, шоколадом обожраться. Ну и гад же ты, Владя!»

Владик повернулся и зашагал на Загородную.

«Значит, здорово я изменился, если думаю об этом, себя гадом называю. Не от разговор же с Марьсильной, не от разговоров… Тогда от чего? Что со мной происходит? А может, и происходило раньше, а я не замечал? Не замечал — значит, не понимал, не чувствовал, так как был другой. А теперь какой? Ха! Другой? Черта лысого! — с какой-то неожиданной злобой и раздражением подумал он. — Каким был, таким и остался! Мужчина должен быть свирепым! Так Филин не раз говорил. Кого жалеть-то? Прачку? Так она и без этой тридцатки проживет, с голодухи не сдохнет, не война! Но ведь была и война, в которой она потеряла все».

Владик наткнулся на эти мысли, как на стену, и остановился. С минуту рассматривал афиши на заборе и не видел их.

«Чё это со мной? — испуганно спрашивал он себя. — Дергаюсь, как паралитик?»

Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону детского дома и вновь остановился. Наверное, оттого, что не было в душе у него ни ярости, ни свирепости, а была… жалость, какой Владик никогда не испытывал. Жалость не давала ему быть самим собой, тем прежним Владиком. Что-то изменилось в его душе, повернулось тихо и незаметно, как ключ в замке, и открылось вдруг нечто огромное, пугающее своей новизной.

— Все! Хана! — вслух решил он. — Сумочку под дверь — и рву когти! Чтоб она провалилась, эта сумочка, всю душу исполосовала! Никогда! — вдруг сказал он раздельно и ясно. — Никогда не возьму ничего чужого! Пусть у меня руки отсохнут, если возьму! Спина горбатой станет! Одна нога короче другой будет!

Он решительно взошел на шаткое крыльцо старого деревянного домишки на Загородной, 18. Постоял, сунул сумочку под дверь и оглянулся. Оказалось, он был не один. У калитки крутился какой-то белобрысенький мальчишка лет десяти и с любопытством разглядывал Владика. Напротив, через улицу, на лавочке сидела очкастая старуха с ребенком на руках и тоже, как показалось Владику, с подозрением на него посматривала. Владик смутился, неловко нагнулся, указательным пальцем подхватил сумочку, потоптался на крыльце, не зная куда ее девать, и нерешительно постучал. Послышались шаги, дверь распахнулась.

— А-а! — ничуть не удивившись, протянула прачка проходи!

Владик еще раз оглянулся на мальчика, старуху в очках и шагнул в темную прихожую. Прачка отворила следующую дверь, пропуская его в чистенькую комнатку.

— Так это тебя, сынок, турецко-подданным кличут? — смешно морща нос, спросила она.

Владик молча кивнул.

— Как хоть зовут тебя, по-человечески?

— Владиком.

— А это что? — заметив сумочку, спросила она.

— Вот, — сказал Владик, неловко протягивая сумочку. — на улице нашел.

— Не надо, сынок, — сказала она, — по глазам вижу, что не нашел ты ее. Принес — и на том спасибо. Садись лучше чай пить!

— А чё не проверишь? Проверяй, пока не ушел! Может я спер чего! — с вызовом закричал Владик.

— Коли принес, так чего теперь проверять, — просто сказала она. — Садись за стол. У меня чай индийский, пахучий. Такого ты дома отродясь не пил!

И странное дело, Владик вдруг успокоился, сел за стол и стал пить замечательный пахучий чай. И на минуту показалось ему, что все прошло и больше никогда не повторится и не будет всех этих страхов и сомнений.