Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Что ты мне говоришь, помню ли я Кураева? Разве он не моим был камердинером? И не эдаких славных мужей помнятся имена и деяния! Только как очутился он в Кронштадте? Я думал, что он батюшкою был послан на поселение, что, обокрав там колодников, товарищей своих, он бежал в Камчатку, откуда вплавь пустился на Курильские острова; что там, севши на английское судно, явился в Лондоне, дав себе имя Тистльвуда, сделал заговор столь известный. Я радовался, что бездельник этот будет наконец повешен; а ты пишешь мне, что он в Кронштадте и ожидает освобождения своего как некоего дара небесного. Без шуток – странно, что Кураев в Кронштадте; но еще страннее, что он до сих пор не повешен. В Москве, когда буду, соберу сведения и тебе сообщу; а я тоже твоего мнения – от него отказаться, дать ему и свободу, но растолковать начальству, что наш рыжий Кураев прежде умел красть, нежели говорить, и что он не уступит никакому Тистльвуду, Лувелю или Картушу. Кажется мне, что покойный батюшка, не видя никакого средства его исправить, отдал его в солдаты не в зачет или отправил на поселение. Справлюсь в Евсее, архиве нашем. Ему все домашние анекдоты известны.

Константин. С.-Петербург, 21 мая 1820 года

Хороши Татищевы, Разумовские и все их общество! Вчера выехали на три дня погулять в Петергоф, Кронштадт и проч.; удастся им вместо веселья только вымочиться, что и здесь бы могли сделать. Ну, начались поздравления. Все чиновники желают счастья и удовольствия; последнее много от них зависит. Хотел было им сказать: служите хорошо, так и мне будет весело. Поминутно кто-нибудь входит, не ожидай сегодня толкового от меня письма. Вот начались и записки поздравительные. Этого недоставало! По несчастью, имя такое, что не утаишься; нельзя сказать, что не сегодня именинник. Видно, оттерпливаться! Вчера у меня обедал Соковнин. На конце смерти своей Прокофий присылал за мной, хотел меня о чем-то просить (это все тебе Наташа перескажет, если уже не пересказала), но, видно, не мог вспомнить и подарил мне бутылку вина, которую непременно велел брату своему положить ко мне в сани. Эта бутылка у меня хранилась до сих пор, и вчера мы ее распили. Самый приличный случай. Ты знаешь, что я его сперва не очень жаловал, но совершенно с ним примирился и стал его уважать во время болезни Прокофия и по смерти его. Он истинно любил его, так, как теперь редко любят, то есть по-нашему.

Ну каково бедному Нессельроде на даче! Каподистрия еще не переехал. Государь в Царском Селе, где и наш князь.

Надеюсь, на этой неделе будут почтальоны представлены государю. Проект о дилижансах должен был вчера быть послан к князю при письме Воронцова и прочих товарищей. Тут они желают, чтоб я был председателем их комитета, составленного из нескольких доверенных членов. Этого желали купцы, взявшие акции, говоря, что если под моим будет руководством, то они верят успеху. Слишком много чести; но если не будут ездить в дилижансе, то я не помогу. Надобно, чтобы здесь к этому привыкла публика и нашла свои удобства, так и протекция моя не нужна. Много будет акций. Нет ли и у вас охотников в Москве? Если государь утвердит, то пошлю к Рушковскому экземпляр положения; пусть предложит добрым москвичам, которые никогда ни от чего доброго и полезного не отказывались. Введется, так увидят, какое это благодеяние.

Александр. Семердино, 21 мая 1820 года

Ох, жаль беды, случившейся в Царском Селе! Для меня здание величаво и прекрасного старинного вкуса; я все желаю, чтобы это было все исправлено и чтобы государь приказал все отделать, точно как было прежде, чем и память этого несчастья изгладится. Но откуда взялся огонь в куполе церкви? Это странно! Хорошо, что не ночью сделался пожар. Ежели погорели деревья в саду, то это деньгами не воротишь, на это надобно время.

Я свои билеты скванчиевские отыскал. Не тут-то было! Угадал только № 42 000, но сотни, десятки и единицы не подходят к моим; только тем утешаюсь, что часовщику бедному, а не Юсупову, достался большой солитер. Эх, Боргондио, испугалась запаху Каталани! Давай Бог ноги. Москвичи любят побежденные трудности; но только теперь все разъезжаются, а не всякий поедет нарочно в Москву, чтобы дорого заплатить за две или три арии. Как время летит! Суворова, некогда красавица, уже в бабушки вступает; того и гляди, что у нас будут с тобою внуки.

Константин. С.-Петербург, 22 мая 1820 года