Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Семердино, 5 октября 1820 года

Сидим вчера ввечеру с Наташей, дети слушают, как я им читаю отрывок из журнала «Благонамеренный». Вдруг входит Васька: «Митька приехал из Москвы!» «Письма от Константина», – говорит Наташа. Приносит целую шкатулку от глухого Евсея, между всякою всячиной твои два пакета с №№ 130 и 131. Детям объявлено продолжение чтения вперед, а я ну тешиться твоими письмами.

Мысль о помещении Фавста в Комиссию построения московского собора очень хороша. Поговорю с ним в Москве; да хорошо бы дать место, которое назначили, Руничу, а Рунич еще ничего не знает о себе.

Не поверишь, как меня опечалило известие о бедном Виельгорском. Он, кажется, прекрасный молодой человек. Экие болезни! Я отчаиваюсь в выздоровлении. Каково бедной невесте! Как будто она ему принесла несчастие.

Речь государева еще лучше по-русски. Эдаких речей отроду не бывало. Такие правила и чувства лучше всякой конституции; теперь все бросили мысль о якобы готовящейся вольности у нас, а речь эта много сделала добра у нас.

Я получил письмо от графа Ростопчина, которого карбонары заставили отложить поездку во Флоренцию. Он остается в Париже, собирается опять в Лондон, когда будет там Воронцов, а весною собирается в свои деревни, и через Киев в Москву на короткое время. Он вспомнил, что, в разговорах наших в Париже, я ему говорил об изобилии сена у нас в Белоруссии. Он пишет, что велел мне привезти славного жеребца и пять кобыл для заведения завода лошадиного. Спасибо! Приятно брать и сохранять: у него лошади дивные, подарки султана Селима во время оно; это может сделать значительный доход со временем. Наташе шлет он славного быка и четыре коровы голландские. Я ему писал: «Не становясь сама коровою, Наташа страстно увлекается коровами и много занимается ими в деревне». Он чрезвычайно любезен и даже великодушен, ибо они стоят не менее пятнадцати тысяч рублей. Авось-либо с легкой руки пойдет и у нас славная порода.

Константин. С.-Петербург, 8 октября 1820 года

В городе поговаривают, что Тюфякин сбирается в чужие края, года на два повояжировать. О нем, конечно, никто сожалеть не будет, ибо все им крайне недовольны: и публика, и актеры, которых он порядком румянит [то есть бьет по щекам]. Давно я не был в театре, совсем нет охоты, да все это время не до того было. Алексееву видел, она не очень здорова и, кажется, обрюзгла. Она очень хвалит почт-директорскую деревню, которая в пятнадцати верстах от нее. Местоположение очень хорошо, и есть домик на речке. Если можно там жить, то можно жену с детьми посылать туда на месяц подышать свежим воздухом. Вот уже и проекты начались! Рибопьеру поручена продажа дома, который я торгую для почтамта. Он вчера был у меня, и я по поручению князя А.Н. упросил его не продавать его никому до возвращения государя. Я очень надеюсь, что это обширное место нам достанется и со временем там выстроим славный дом. Если не удастся в Москве, то, может быть, удастся здесь привести в исполнение хоть часть проекта Бове.

Константин. С.-Петербург, 12 октября 1820 года

Из Варшавы получили мы речь государя при закрытии сейма. Мне прислал ее Тургенев на минуту, но я ее для тебя списал и при сем прилагаю; также ответ маршала сейма Рембелинского.

У меня теперь в голове много чего бродит. Я говорил с князем о заведении отделений в некоторых частях города; ему эта мысль очень полюбилась, и займусь проектом. Также хочу завести, чтоб прием писем на все почты делался в почтамте всякий день. Многие из жителей не знают или забывают, на какую почту принимаются письма, издалека приходят, получают отказ и принуждены в другой раз приходить. Теперь уже этого неудовольствия им не будет, подавай когда хочешь; но надобно опубликовать вместе со вседневным приемом, что отправление не будет ежедневное, а по-старому, так что письма будут лежать в почтамте и ожидать дня отправления. Много у меня разных затей, но точно все полезные.

Константин. С.-Петербург, 13 октября 1820 года

Виельгорский совсем здоров. Ты жалеешь о невесте, а она давно ему отказала. Заговорили было, что опять дело идет на лад, но, видно, это пустое. В нем все принимают большое участие, а мать Строганову не хвалят за неделикатный поступок. Тут точно что-то кроется, только до сих пор никто проникнуть не может в тайну: видно, что Боголюбова здесь нет.

Константин. С.-Петербург, 14 октября 1820 года

Звать гостей, чтоб видеть Татищеву, – это по-московски. Сперва звали только на стерляди. Впрочем, правду сказать, есть что и посмотреть. Ламсдорф сказывал, что ты его подозревал в гасконстве, но теперь признал его опять доблестным рыцарем. О Виельгорском перестают говорить. Его брат приехал. Теперь весь город сожалеет о добром Павле Михайловиче Арсеньеве, которого называли Поль-Мишель и который на этих днях умер. Жаль его, был прехороший человек.