Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Я очень рад, что Федор Петрович Уваров совсем здоров. Таким добрым людям, как он, надобно жить как можно долее. В гулянье наше мы узнали все здешние новости трагические: первая – что в Крестах у наших соседей были воры ночью, выломали два амбара и покрали, что там было. Вся деревня была в ближнем лесу – мужики, бабы и ребята. «Что вы делаете?» – «Да вот, батюшка, вора-то ищем!» – «Ах вы дураки, да разве вы думаете, что воры, вас обокравшие, станут жить в вашем лесу, у вас под носом?» – «И то правда, ведь мужик дурак», – сказал один из них поумнее, да и пошли все домой.

А другое приключение было со старостой Пичугиным нашего прихода, села Иевлева. Он повез больную дочь исповедоваться и причаститься недалеко к священнику, и жена с ним. Чтобы их не качало, он их привязал веревками к возу поперек, как телят. Они поопоздали, стало темно, у одного оврага поднялся вдруг вихрь ужасный со снегом, лошадь оступилась, бросилась в сторону и упала в такую грязь колесами вверх, что всех их с телегою и поклажею, в ней бывшею, задавило; руками действовать не могли. В этом положении были они до рассвета, покуда ехавшие мимо мужики их не освободили. Больная приехала нездорова, отец только ушибся больно, а несчастная жена задохлась в грязи. Каково же ей было четыре часа умирать, не имея надежды в спасении? Она плакала горько, прощалась все, то с мужем, то с дочерью. Эта как-то себе сделала скважину в грязи, сквозь которую могла дышать, а мать за полчаса до мужиков испустила дух.

Наташа отыскала какого-то чудака-старика, бывшего шутом и портным еще у отца Балкова (Иевлево ему принадлежит); днем шьет он на людей платье, и мадам моя платит ему за панталоны рубль, жилет – 80 копеек, а сюртук – 2 рубля, кормит его и дает ему чарку вина; а вечером он делается Шахерезадою: у него множество сказок и истинных происшествий, он много ездил и по чужим краям. Пресмешной старик и славно обмундировал нашу свиту. Из деревни что тебе писать, кроме вздора?

Александр. Семердино, 25 октября 1824 года

Метакса мне сказывал, что как только книга его вышла из печати, он тебе послал и не успел даже и написать. Мне кажется, что в книге сей нет ничего лишнего, а рассказано то, что было. Там, где греки поступали бесчеловечно, их хулят. Книга, я думаю, будет принята с любопытством, ибо начало возмущения греческого вовсе нам не известно. Будут три части с хорошей картою театра войны. Заставь всех господ подписаться, так они сделают хорошее дело и дадут хлеба бедному семейству, Полетике и проч. Когда увижу Метаксу, повторю ему – еще быть осторожнее; немудрено подлинно и цензоров закабалить. Это не римские, а большая часть из них ослы, не имеющие понятия ни о приличиях, ни о политике и проч.

Александр. Семердино, 1 ноября 1824 года

Я вчера ездил к Брокерше, соседке, обедать, сломал свои дрожки, зашел к мужику в Иевлево (наш приход), попросил у него телегу, чтобы поехать. Это тот самый староста Пичугин, лишившийся жены столь трагическим образом. Покуда закладывали лошадь, мне в избе несчастная больная дочь, вываленная и ушибившая себе больную грудь, рассказывала, как их вывалили и как ее бедная мать умерла, лежа в грязи; а эта лежит в постели и вряд ли будет жива. Странно то, что я поехал на той же телеге и с той же лошадью, причинившими все эти беды. Иной из суеверия бы не поехал. У Пичугина самого разбита вся правая сторона тела, бок, рука и нога. Бедная девочка окружена была десятком старух, коим, лежа на постели, рассказывала несчастие это, а они все воют, приговаривая: «Поди-тко!» Экие страсти!

Они меня озадачили. Надобно знать, что тут почти все раскольники, и этот Пичугин главный из них; он ездит по соседям и, будучи богат, всякими средствами вводит мужиков в раскол. Поговорил с полчаса с ними; как сказали, что готово, я, выходя из избы, поблагодарил за гостеприимство и добавил: «Это, Пичугин, наказание небесное тебе за то, что ты отходишь от своей веры и других сбиваешь!» Он мне отвечал на это: «Вы, батюшка Александр Яковлевич, добрый господин и хороший христианин; да вот и у вас дрожки треснули пополам, и вас могло бы убить. Кому здесь худо, тому там (указывая на небо) будет хорошо».