Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Великий князь перецеловал своих детей, несколько раз делал им урок, особенно самой младшей, прибавляя: «Уверяю вас, что эта вот са мая маленькая доставляет мне более хлопот, нежели двое старших». Остались мы одни. «Одно мое желание теперь, одно у Бога прошу, – сказал он с чувством, сложив руки и подняв глаза кверху, – чтобы государь благополучно совершил свою поездку и мы увидели его здесь довольным». Поговорив несколько, прибавил: «Ну, я пойду надеть дорожное платье; вот тебе мое место, бумага, перо, – садись и пиши теперь к твоему сыну: я хочу обрадовать его письмом от тебя». Я, право, так был поражен сими ласковыми словами, что сидел, как дурак, не зная, что писать, а сказал Косте, что пишу по приказанию его высочества в его кабинете, и почти со слезами заклинал его быть достойным таких милостей, вести себя хорошо и быть благодарным, не быть себе собственным врагом, а следовать славному пути, который ему открывается, и проч.

Когда я отдал великому князю письмо, то он при мне изволил оное положить в свой боковой карман. Я кинулся целовать его плечо, хотел благодарить и не умел, или, лучше сказать, не мог: так был я тронут. – «Куда вы поедете отсюда, друг мой?» – «Домой, ваше высочество, рассказать своим обо всем, что ваше императорское высочество делает для нас…» – «Сослужи мне службу…» – «Извольте приказывать». – «Сделай мне одолжение: поезжай к Киндяковой в Петровское и извини меня перед нею, что сегодня не буду по зову ее; ты сам видишь, как время мне дорого: я должен быть пятнадцатого в ночь в Петербурге, чтобы застать еще государя. Прощай, любезный, скажи госпоже Булгаковой, что, если б не такая спешка, я бы, конечно, не уехал, с нею не попрощавшись; кланяйся от меня княгине Ольге», – поцеловал несколько раз меня, жал руку, и последние слова были: «Прошу тебя мне писать».

В Петровском сделал отъезд этот большую революцию; тут еще более было праздных и болтушек, еще более глупых вопросов.

Константин. С.-Петербург, 18 августа 1833 года

Ты мне, а я тебе буду хвалиться милостями великого князя. Третьего дня его высочество был нездоров и не принимал никого, вчера не мог я никак ехать, ибо вода была высока, и я, беспокоясь о своих дачных, только что отделался, поехал туда. Через мост не пропустили в карете, перешел пешком, нанял извозчика и с дождем, посреди грязи и там по воде против соседних дач, где она выступила на набережную, дотащился домой. У нас воды не было даже на мостовой. Там нашел всех спокойными, часу в пятом вода сбыла, и все пришло в порядок, а в пять приехали Виельгорский, Воронцов, Каменский и еще кое-кто, мне же обещали в семь.

Сегодня надел мундир и в 10 часов поехал к великому князю. Он занимался, я не велел о себе докладывать и ждал более часа с многими генералами. Его высочество, кончив свои дела, прежде выхода к прочим позвал меня к себе в кабинет, очень обласкал, много говорил о вас, спрашивал, получил ли я твое письмо и отослал ли другое к Косте. Продержав с полчаса, отпустил, обняв еще раз. Подлинно, он ужасно как к нам милостив. Приехал в почтамт, где меня так запилили, что не успел даже идти в Департамент, а теперь уже четвертый час.

Константин. С.-Петербург, 19 августа 1833 года

Париша я точно не видел здесь, а рекомендовал его тебе по просьбе Штиглица. На днях едут к вам, а потом в Одессу, еще два англичанина, рекомендованные мне Ломоносовым и коим я также дам письма к тебе. Они вчера были у меня и очень мне понравились. Оба лорды, один лорд Ренклаф, а другой Лоузек, один постарее, а другой молодой человек, и, кажется, добрые люди. Обласкай их, угости, познакомь с Москвою, дай им кого-нибудь, чтоб показать, что есть любопытного и замечательного, – одним словом, сделайте, чтобы они вас полюбили, а это вам нетрудно. Я им дал почтальона до самой границы, но и ты им окажи всякое возможное пособие, дабы поддержать рекомендацию Ломоносова.

Для твоего только сведения

Четверговая наша буря так была сильна в море, что пароход «Ижора», на коем был государь, никак не мог подвигаться вперед даже, чтобы подняться до Ревеля и туда войти. Ветер был так крепок и противен, что пароход, при действии колес даже, вместо того чтобы идти вперед, подавался назад. Нечего было иного делать, как идти назад в Петергоф. Государь из Петергофа поскакал тотчас вчера вечером в Царское Село, а сегодня изволит отправляться сухим путем со свитою в Пруссию. Эти бури в ужасное привели меня, да и всех нас, беспокойство. Слава Богу, он теперь здесь и морем уже не едет. Я видел князя Волконского сегодня утром очень рано. Он здоров, но натерпелся довольно. Государь, слава Богу, совершенно здоров. Удивительно, как он переносит столько усталости.

Константин. С.-Петербург, 31 августа 1833 года