Братья Дуровы

Владимир Леонидович вынимает из кармана куртки губную гармошку, наигрывает простую детскую песенку, усложняя мелодию замысловатой фиоритурой. Жако вторит человеческим голосом, точно исполняя все ноты, каждый музыкальный нюанс.

Обучить попугаев, вернее развить заложенные в них природой способности, Владимиру Леонидовичу не составило большого труда. Скорее это для него отдых, развлечение после действительно сложных, серьезных занятий, которые он упорно и сосредоточенно ведет с другими своими питомцами.

Показ дрессированных животных и птиц занимает теперь почти всю программу клоуна Владимира Дурова. Сатира в его выступлениях отступила на второй план. Причины серьезные — цензура свирепствует, как никогда прежде. То, что еще недавно рисковали проделывать на арене братья Дуровы и за что им в худшем случае грозила высылка или арест, теперь вовсе немыслимо.

Цензура душит малейшее проявление общественной мысли. Газеты все чаще выходят с белыми полосами — следами вымарок, сделанных руками неумолимых ревнителей политической благонамеренности. Реакционные круги ведут наступление и на передовое искусство. Даже Художественный театр вынужден отступать от высоких идейных позиций и включать в репертуар пьесы мнимой проблемности и сомнительного вкуса. Что же тогда говорить о цирках, программы которых заполняются чемпионатами борцов, азартными лотереями и пустой клоунской буффонадой.

Дерзкие сатирики Дуровы в создавшейся обстановке становятся вовсе опасными, подвергаются теперь жестоким нападкам.

Вот, например, «кондуит» Владимира Дурова за сравнительно короткое время:

«Если он, дворянин Владимир Дуров, вновь позволит себе какие-либо неприличные выходки и неуместные шутки во время представления, то немедленно опять будет выслан из Одессы административным порядком. Градоначальник генерал-лейтенант Зеленый».

«За вредные в интересах государственного порядка и общественного спокойствия действия г. Дурову запрещается жительство в г. Харькове».

«За оскорбление во время представления нескольких лиц клоун Дуров, не желавший выехать из Кавказа, подвергается трехмесячному заключению».

«Удостоверяю, что Владимир Дуров был выслан из моего цирка в 1907 году администрацией из Ялты. Подпись — А. А. Никитин».

Науськиваемая сверху, желтая пресса также обрушилась на братьев Дуровых.

Как всегда в таких случаях, удар был нанесен исподтишка, отнюдь не с принципиальных позиций критики творчества. Столичный журнал «У рампы» напечатал заметку, в которой говорилось: «Дуровы подвизаются в Петербурге, один в „Модерне“, второй у Чинизелли и объявляют себя заслуженными артистами. Интересно, какая инстанция, какое учреждение раздает такие звания цирковым клоунам, хотя бы и талантливым?

До сих пор звание заслуженного артиста могло быть присвоено только тем, кто с честью украшал императорские театры не менее десяти лет. Но в применении к цирковым клоунам и дрессировщикам зверей это звучит фарсом!»

Как реагировали Дуровы на грубый, оскорбительный выпад? На первый взгляд может показаться странным, что они, обычно столь смелые в своих выступлениях на арене, на этот раз растерялись, не сумели дать достойного ответа своим злопыхателям. Сказалась ли тут их разобщенность, или с возрастом они стали не так дерзновенны и слишком ранимы? Так или иначе, они не ответили на удар ударом, как поступили бы в прежние времена, и каждый укрылся в свою скорлупу. Дом-музей в Воронеже и Уголок на Божедомке в Москве стали для них прибежищем, где они могли свободно отдаваться любимому делу, исполнять заветные желания, и мечты.

Даже внешний архитектурный стиль, а тем более назначение обоих домов ярко отразили характеры и склонности братьев Дуровых. Необузданная фантазия, бурный темперамент и разбросанность младшего брата, пытливость, сосредоточенность и систематичность старшего нашли здесь свое конкретное воплощение и, как никогда раньше, подчеркнули различие их индивидуальностей.

И внешне они перестали походить друг на друга. Ныне трудно представить, что когда-то их можно было спутать и что на том в свое время даже строился трюковой номер в цирке.

Взгляд глубоко сидящих глаз Владимира Леонидовича чаще бывает задумчив, чем смешлив, как это следовало бы ожидать от него — клоуна, он словно обдумывает какую-то большую, целиком его захватившую мысль. Движения неторопливы, и, когда он приближается к строптивым животным, чтобы заняться их воспитанием, шаги его становятся особенно спокойными и уверенными.

Усы Владимира Леонидовича с сильной проседью, опущенные вниз, несколько старят его. Заметно, что он не придает большого значения своей внешности, одежда сидит на нем мешковато, и, хотя его нельзя отнести к известному типу рассеянного профессора, все же за человека, увлеченного наукой, принять можно.