Братья и сестры Наполеона. Исторические портреты

Из всех членов семьи Бонапарта Луи был единственным, чьи ранние посулы осуществились в наименьшей мере. Как одинокий мальчик, разделявший со своим братом жилище в казармах, а потом, уже взрослым, бок о бок сражавшийся с ним в Италии и Египте, Луи мог бы стать любимцем своего брата, если бы по природе своей он не был столь подозрительным с заметным налетом упрямства. Именно по этой причине Наполеон принял сторону Гортензии в унылой семейной склоке, которая, так или иначе, продолжалась на протяжении всей их жизни. Защитники Луи оправдывают его неловкость и пессимизм плохим состоянием здоровья, и для этого могут быть основания, поскольку, по всей вероятности, еще в юности он подхватил сифилис и всю жизнь страдал от последствий этого заболевания. Озлобленность Луи в отношении его друзей и врагов отдалила его от братьев и сестер. Даже Каролина, наиболее схожая с Луи, ссорилась со многими из-за денег, но Луи, казалось, выходил из себя исключительно затем, чтобы приобретать врагов.

Гортензия умерла более чем за восемь лет до Луи на своей вилле в Аренембурге на берегу озера Констанце. Она была замешана в участии ее сыновей в мятеже в папских государствах (мятеже, который Луи старательно игнорировал), и, когда старший из двух мальчиков умер, выживший был выдворен в Америку. К тому времени Гортензия написала свои мемуары, и чувства, выраженные там, вряд ли могли понравиться Бурбонам. Она всегда была фанатичной бонапартисткой и оставалась ею, превознося славу империи на каждой странице, которую она не посвящала осуждению Луи как мужа или оправданию себя как израненной жены. К этому времени она подарила сына своему любовнику де Флаоту, хотя подлинный родитель мальчика никогда не был открыто признан. Этот ребенок, родившийся вскоре после отречения Луи, вырос, чтобы стать герцогом де Морни и сыграть заметную роль в образовании Второй империи. Он был талантливым молодым человеком, и это неудивительно, так как его предполагаемый отец де Флаот определенно был незаконным сыном Талейрана, да и сам он происходил из рода Богарне и располагал действительно примечательной родословной. Во время своего уединения Гортензия занималась живописью и музыкой, а когда она умирала, ее сыну было разрешено приехать с визитом в Европу. Он прибыл как раз накануне ее смерти и устроил так, чтобы Гортензия была похоронена рядом со своей матерью, которую она обожала, в часовне близ Мальмезона.

Теперь Жером оказался в одиночестве, последний оставшийся в живых из беженцев, которые летом 1793 года высадились в Тулоне. Он был тучным человеком шестидесяти двух лет, причем сардоническое выражение его лица указывало на распутный образ жизни. Случайная встреча в картинной галерее Флоренции на один-единственный момент подняла завесу, которая опустилась на молодость Жерома в 1803 году. Используя преимущества относительной свободы передвижения после смерти Наполеона в 1821 году, Жером со своей женой Екатериной вернулся в Италию. Они созерцали картины во дворце Питти, когда мимо прошла нарядная женщина, поглощенная таким же занятием. Жером внимательно посмотрел на нее, но незнакомка прошла мимо, не бросив на него взгляда и не промолвив ни слова. Это была Елизавета Патерсон, балтиморская девица, на которой женился после вихря бурных ухаживаний молодой лейтенант Бонапарт, когда им обоим было по двадцать лет. Некоторые были бы ошеломлены этой случайной встречей, но Жерому приходилось переживать и худшие удары судьбы. С улыбкой он показал на удалявшуюся женщину и заметил: «Видишь ту женщину, дорогая. Это Елизавета, моя американская жена!» Никто не записал, что сказала ему в ответ его верная Екатерина.