– Ну что же делать теперь? – спросила царевна. – Враги умышляют на мою жизнь, на твою жизнь, – я не могу быть спокойною даже в Кремле.
– Государыня, – сказал князь Василий, – кругом тебя верные слуги…
– Но ты видишь, что и на моих верных слуг умышляют злодеи, что и на них поднимают народ!
– Народ не ведает о том подметном письме, государыня.
Шакловитый, все время мрачно молчавший, не вытерпел и вступил в речь:
– Хотя и не ведает – найдутся люди, растолкуют. По-моему, пора до злодеев добраться!
Оберегатель взглянул на него и готовился резко отвечать ему, когда Софья вдруг отозвалась на слова Шакловитого:
– Да, я сама так думаю! Нечего медлить! Добром с ними не поладишь!
– Великая государыня, но кого же ты хочешь покарать? Кому грозишь ты?
– Как кому?! – громко воскликнула Софья, вскакивая со своего места и сверкая пламенными очами. – Ты ли меня об этом спрашиваешь, князь Василий Васильевич! Кому грозишь? Кого карать? Вестимо кого – Нарышкиных да Бориску треклятого! Он всему злу заводчик! Да и все это преображенское гнездо – вот оно где у меня сидит!
И Софья показала на горло, задыхаясь от злобы.
– Невозможное и нестаточное это дело, великая государыня! – продолжал князь Василий, стараясь сохранить спокойствие и достоинство речи и, не обращая внимания на Шакловитого, который пожимал плечами и презрительно улыбался. – Ни Нарышкины, ни князь Борис не объявились против тебя ни в какой измене… Да при том же ведь и царица Наталья Кирилловна теперь уже не выдаст братьев, как прежде…
– Не выдаст! Так и ее принять! – гневно воскликнул Шакловитый, перебивая Оберегателя.
Князь Василий вдруг выпрямился во весь рост и, насупив брови, смерил Шакловитого с ног до головы презрительным взглядом.
– Благоверная государыня, – произнес он величаво, – прикажи замолчать твоему чересчур ретивому слуге. В этих стенах негоже нам ни вести, ни слушать его речи… В былое время, при блаженной памяти царе Алексее Михайловиче, окольничие не дерзали при боярах и рта открыть, – а у тебя, государыня, видно, иной введен обычай?
– Князь Василий Васильевич, – недовольным тоном отозвалась Софья, раздосадованная хладнокровием своего любимца, – окольничий Шакловитый, быть может, и не впору слово молвил, а да от души, и я на него не сетую. Ведь ты все говоришь от разума… а тут уж не до разума! Тут надо нам за меч браться…
– Благоверная государыня, – горячо возразил ей князь Василий, – припомни слова Писания:
Мой совет: презри, пренебреги этим письмом и этою тетрадью. Надо, чтобы и слух о них заглох…
– Государыня царевна, – заговорил Шакловитый, задыхаясь от злобы, – руби мне голову да дозволь слово молвить! Такой совет нашим лютым ворогам на руку! Они, поди, уже готовятся!.. Они не сегодня завтра сюда пожалуют с озорниками потешными и всех нас переберут руками… А мы так будем сидеть сложа руки – шею им под топор подставлять! Только прикажи, государыня, и, пока еще есть время, мы с двадцатью стрелецкими полками нагрянем на Преображенское…
Не вытерпел и князь Василий и, забывая достоинство свое и честь боярского сана, перебил Шакловитого, обращаясь к Софии:
– Государыня, коли ты так позволяешь говорить ему, то я скажу тебе в глаза всю правду… как по душе! Подметное письмо подкинуто «преображенскими соседями», и с тетрадью дело ими же подстроено. Они вот на таких безумных, безголовых людей надеются, как дьяк Шакловитый! Они только и хотят того, чтобы
XXIX
Приехав домой, князь Василий Васильевич застал у себя дьяка Украинцева, который уже давно ожидал его, и, после разных обиняков и намеков, высказал ему, что у него есть тайное дело, о котором и переговорить следовало бы втайне и немедля.
Князя Василия не удивили довольно прозрачные намеки Емельяна Игнатьевича – он давно знал о двойной игре, которую так ловко ведет этот умный делец; но он не прочь был услышать, что может сообщить ему Украинцев.
Когда они вошли в Шатровую палату и дверь в сени была плотно притворена, князь Василий опустился в свое кресло и, вопросительно взглянув в лицо думного дьяка, произнес:
– Что скажешь, Емельян Игнатьевич?