Братья Святого Креста

Нежно поднял я ее, посадил на диван и сам склонился к ее ногам.

— Агнесса! — восклицал я, — ведь я вижу, любовь ко мне пробудилась в твоей душе?..

Румянец покрыл ее щеки при моих словах.

Она закрыла лицо руками и поникла головой.

— Ведь правда же?.. Я угадал?.. Скажи!.. — допрашивал я.

— Что же из того?.. Ты угадал!.. — воскликнула она, поднимая на меня свой чудный взор. — Скажи, Аменопис, свободна ли совесть?..

Я задумался.

— Скажи откровенно, Аменопис! — повторила она.

— Да, свободна! — воскликнул я.

— То есть ты согласен, что человек всегда должен поступать так, как велит ему совесть?

— Да, Агнесса!

— Так вот — я не берусь толковать тебе закон, ибо на это есть епископы и священники. Но моя совесть не позволяет мне стать твоей женой, пока ты остаешься язычником!..

Оскорбление поразило меня до глубины души.

— Я не язычник, Агнесса! — воскликнул я, поднимаясь с колен: — я признаю Единого, Всемогущего Бога, стоящего над миром!.. Человеку дано искать Его и познавать! Ища и познавая Его, человек открывает путь к истине!.. Но где же вина, если двое людей смотрят на предмет различно?.. Повторяю — где твоя любовь, если ты, сохраняя себя, губишь другого?..

Подобно тяжелым ударам бича падали мои слова на несчастную девушку. Она бледнела, внутренняя борьба подавляла ее… В отчаянии ломала она руки, рыдания вырывались из ее груди…

— О Боже! — со стоном восклицала она. — Боже, научи меня!.. Что мне делать?..

Я, Аменопис, веровал лишь в Единого Бога. Эта вера не раскрывала передо мной смысла и цели жизни. Моя вера не давала мне закона и не вызывала передо мной образа истины, которого должно было достигнуть.

— Девушка, — воскликнул я, — не думай, чтобы истина открывалась верою: истина познается умом и мучительной борьбой, она является только перед теми, кто пытал природу и самого себя, кто мучился и страдал…

— Нет, Аменопис, — прервала она меня тоном непоколебимой уверенности, — истина в том, что говорил нам и чему учил нас Спаситель Христос…

При этих словах раздражение вновь возникло во мне.

— Я не хочу зла, я хочу только добра для людей. Мои последователи, то есть те, кто видит во мне провозвестие истины, — многочисленны и сильны. Они будут еще многочисленне и сильнее. Они распространятся по всему миру, и весь мир будет повиноваться мне… Ты увидишь, что это будет так!..

— Этого никогда не будет, Аменопис!..

— Почему?

— Потому что Христос Спаситель сказал: «Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее». Ты хочешь, чтобы весь мир принял учение, отвергающее христианство! Этого не будет.

О, как вознегодовал я, Аменопис, при этих словах! Можно ли было говорить, можно ли было что-либо доказывать человеку, который против всего выставлял лишь свою веру?

— Но положим, Аменопис, — прервала Агнесса мои размышления, — положим, что многие примут твое учение. Какая же польза будет от того миру?

— Я создам единое царство, властелином которого буду я. В этом царстве не будет зла, не будет ответственности для людей, потому что за всех буду отвечать только я. Избранные пойдут вслед за мной, чтобы отыскать истину и явить ее всем!..

— Боже, — воскликнула Агнесса, устремляя взор свой кверху, — просвети его! Избави его от внушения лукавого!..

Туг уже я не мог сдержать своего негодования.

— Молись о себе! — вскричал я, — оставь меня! Помни: ты суждена мне, и ты будешь моей женой!..

— Никогда, Аменопис!..

Эти слова прозвучали уже за дверью, которую я, раздраженный свыше всякой меры, захлопнул за собой.

После этого свидания я видал Агнессу ежедневно, но уже не было между нами той искренности, которая помогала нам сближаться прежде. В душе моей клокотало глухое недовольство ею, она же, замечая мое настроение, как бы пугливо замкнулась в себе. Я знал, что она любит меня, и тем не менее часто замечал выражение страха в ее устремленном на меня взоре. Теперь я почти всегда говорил с ней на языке франков, которому научился с легкостью, изумившей ее.

XII

Между тем осуществление задуманного мною плана — создания единого мусульманского царства, видимо, находило для себя благоприятные условия. Со всех концов Египта и из отдаленной Персии сходились на поклонение мне последователи учения измаилитов. Имя мое и чудесная весть о моем появлении привлекала ко мне даже многих из суннитов. Халиф Египта Мостансер отказался от титула верховного имама, который он носил до сих пор, и предоставил его мне. Он не мог, даже если бы и захотел искренне, передать мне светской власти, так как многие из его подданных не разделяли учения измаилитов, и в их глазах я, во всяком случае, являлся лицом довольно загадочным. Но обладание Египтом и не было мне нужно сейчас: взор мой обращался в другую сторону, туда, где гремела слава христианского оружия, где несколько лет тому назад цветущее и сильное Иерусалимское королевство расшатывалось под ударами мусульман. Иерусалим уже пал, но многие из основанных крестоносцами княжеств еще держались. Мне, считал я, надлежало взять Иерусалим и сделать его столицей нового царства…