Братоубийцы

В центре иконы – Христос, неулыбчивый судья. Распростер Он руки – правой благословлял, другой, сжатой в кулак, угрожал; cпpава от Него – праведники, тысячи праведников, они уже вступили в Рай и смеялись. Слева – грешники, тысячи грешников – они плакали. Какой ужас царил на их лицах, как исказились их губы от рыданий! А простертая у ног Христа Пречистая, приподняв голову и протянув руку, указывала Ему на грешников, и Её полуоткрытый рот, казалось, кричал: «Помилуй их, Сыне Мой, помилуй!»

Склонился отеп Янарос к иконе, поцеловал ее и, глядя на Пречистую, слушая Ее вопль, вдруг крикнул:

– Господи, может, Она, Пресвятая Матерь Твоя, может, Она и есть сердце человека, вопящее сердце?

Он упал на диванчик, но не захотел расстаться со Вторым Пришествием и положил икону на колени. Закрыл глаза; спать он не хотел, хотя и устал до изнеможения, а глаза закрыл, чтобы воскресить в памяти образ любимого отца Арсения. И перед его мысленным взором снова засиял тот святой день, когда он увидел его впервые...

Солнечный зимний день. Отец Янарос с котомкой на плече идет вдоль живописного, утопающегого в зелени, скита Св. Анны. Глянцевитая темно-зеленая листва апельсиновых деревьев, а среди листвы сверкают огненно-оранжевые апельсины: снаружи – пламя, внутри – мёд.

«Подобна апельсиновому дереву воля Божия, и плоды её – пламя и мёд!» – подумал отец Янарос, и глаза его увлажнились слезами. Какое здесь счастье, какой аромат, какой покой! И море, пустынное зелено-голубое, искрится между деревьями! Он пошел – дальше, вошел в первую же келью. Четыре белоснежных голых стены, связка айвы свисает с балки, плоды уже стали загнивать, и вся келья благоухала запахом айвы и кипарисового дерева. Монах., морщинистый, бледный, сидит на скамье, держит на коленях кусок дерева и режет. Грудью, лицом, душой склонился он над деревом. Весь мир провалился в небытие, и остался в этом Божьем ковчеге один этот монах и кусок дерева. Словно дал ему повеление Бог сотворить заново, мир.

Каким сладким покоем полно его лицо, когда, низко склонившись и весь дрожа, режет он дерево. Шагнул отец Янарос, нагнулся, посмотрел через плечо монаха – и с трудом удержался от крика: что за чудо, какая умелая, терпеливая, уверенная рука! Вырезанное из кипариса Второе Пришествие – как живое: множество лиц, одни полны ужаса, другие – блаженства. Посреди – Христос, у Его ног – Пречистая, по бокам – два ангела с огромными трубами Воскресения.

«Благослови, отче!» – громко сказал отец Янарос, приветствуя монаха. Но тот, погруженный в творческие муки, не слышал.

Отец Янарос открыл глаза: спустилась ночь; стеклянная лампадка, висевшая перед, иконой Св. Константина, освещала тусклым светом длинную узкую келью, Второе Пришествие на коленях у старика, золотую связку айвы на балке. Тишина, деревня ещё спит. В узком окошке серебрится призрачным светом свежевыбеленный купол церкви и сверкают над ним на маленьком клочке неба две большие звезды.

Снова закрыл глаза отец Янарос, вернулся на Святую гору в келью Арсения. Какими спокойными, безмятежными были их беседы, сколько дней и ночек провел он рядом с ним. Как молния пролетели они!

Да, вот так будут – проходить часы, дни, века в Раю. Пролетали часы за часами, а две души порхали перед лицом Божиим и ворковали, как голубки.

– Как ты живешь здесь? Совершенно один... Как только можешь… – сказал ему однажды отец Янарос, глядя сквозь апельсиновые деревья на море. Им уже овладело желание покинуть монастырь. – И много уже лет ты здесь, отец Арсений?

– Мне было двадцать, когда впервые переступил порог этой кельи, отец Янарос, – ответил тот, – вошёл в неё, как шелковичный червь в кокон. Это – мой кокон, – добавил он, помолчав, и указал на келью.

– И тебя она вмещает?

– Вмещает, потому что здесь есть окошко, и я вижу небо.

Наступала ночь, проходила полночь, и отец Арсений, дрожа от нетерпения, снова хватал свой хрупкий, ювелирный инструмент и, молча склонившись над кипарисовой доской, торопился запечатлеть божественные видения, прежде чем они исчезнут, больше уже не разговаривал.

Однажды вечером пришел из монастыря Лавры монашек передать заказ; а они сидели и разговаривали, и вдруг услышали, что кто-то за их спиной вздыхает. Обернулся отец Янарос и увидел монашка, сидевшего на корточках и жадно слушавшего их разговор.

– Ты что здесь подслушиваешь? – спросил он. – Что-нибудь понимаешь?

– Ничего не понимаю, – ответил монашек, – но одной лишь милости прошу у Господа: век так сидеть и слушать, как вы разговариваете. Это и есть Рай.

Стеснило дыхание у отца Янароса, снова вспыхнуло в нем желание уйти, взять с собой Бога и уйти! Здесь, в Кастелосе, душа его гибла, каждый прожитый день вырывал еще одно перо из ее крыльев.

Он боролся с людьми, кричал с церковного амвона, кричал на улицах – всюду, где видел людей. Столько лет кричал – а чего добился? Прекратилось ли зло? Уменьшилось ли? Может, они побросали ружья и больше не убивают? Стал ли один из них, хотя бы один, лучше? Хоть одна женщина, хоть один мужчина? Никто. Уйти, уйти. Взять с собой Бога и уйти!