Братоубийцы

– Что случается со всяким бунтовщиком, – заключил старый Мандрас.

Кириакос огляделся, нет ли поблизости отца Янароса, не увидел и осмелел еще больше. Вот уже несколько месяцев назад он нашел объяснение поведению Христа и не имел права держать его при себе – не подобает нам прятать светильник под спудом! – и стал просвещать односельчан.

– Христос, чтобы вы знали, – был в тогдашнем обществе то, что мы называем неправильным глаголом.

– А что это значит? – спросил цирюльник. – Растолкуй нам, учитель.

Это значит, что все люди вокруг Него: книжники, фарисеи, Анна, Кайафа – были правильными глаголами. Это значит, что у них были писаные законы, со времен их дедов, и они следовали этим законам. Они точно знали, что хорошо, что плохо, что честно, а что бесчестно. У них был поводырь – то, что мы называем Десятью Заповедями. И кто им следовал, тот был для общества желанный гость, а кто их нарушал, тот был бунтовщик, выступал против общества, – и общество злилось, сначала терялось, видя, что шатаются его устои, а потом хватало неправильный глагол и говорило ему: «Не хочешь спрягаться правильно, как все мы?» – Бац ему, бац! – И долой!

– Ах, вот оно что... – проговорил Стелианос, потирая все еще болевшее ухо. – Но раз так, кто же прав? Я что-то не пойму, приятель. Как может один враждовать со всеми? Ты получаешь, значит, от своих родителей какой-нибудь святой обычай, а потом, значит, встаешь и говорить: «Это мне не нравится?» Придет, значит, твоя милость ко мне в дом и скажет: «Плох твой ткацкий станок», возьмет топор и разнесет мне его в щепки? А этот станок я получил от родителей и дедов. Они меня научили на нем ткать и зарабатывать себе на хлеб, а тут приходишь ты...

– Прав Христос – перебил его медник. – А ты что думал? Что мы – стоячая вода в болоте? Мир движется, он живой, вот так-то, он растет, одну одежду носил, когда был ребенком, другую носит взрослым. Отбрасывает он пеленки и слюнявки и надевает штаны. Оставляет мать и отца и строит свой собственный дом. А вы что думали? Хороши, ничего не говорю, пеленки и слюнявки, но для детей. А Христос – это первый человек, который понял, что он уже не ребенок и что старые законы – слюнявки и пеленки, так сказать, ему тесны. Поняли?

– А ты понял? – проговорил старый богач, начавший злиться. – Где ты научился этой чепухе, а? У себя в мастерской?

– Погоди у меня, старый богатей! Не помогут тебе ни земли, ни деньги, – ответил медник, тяжело задышав. – Погоди у меня! И железо в огне гнется, согнешься и ты! Посмотришь у меня! Вот чему я научился у себя в мастерской. Так и знай!

Кириакос, услышав это, радостно взвился.

– А огонь этот – Христос! – закричал он.

– Значит так... – проговорил старый Мандрас и посмотрел на медника потемневшими глазами. – Правильно зовут тебя большевиком.

Андреас засмеялся.

– Меня больше не будут звать большевиком. Меня будут звать неправильным глаголом. Спасибо, Кириакос, открыл мне глаза.

Старый Хаджис, сидевший на каменной скамейке, смутно различал тусклыми глазами, что односельчане дерут горло и машут руками, ш не мог понять, чего они между собой не поделили. Вытягивал он свои волосатые глухие уши, но ничего не слышал, доходил до него только какой-то треск, как будто дрались черепахи, стуча панцирями.

– Эй, вы, что случилось? – спрашивал он время от времени, и изо рта у него текли слюни.

Затем замолкал и снова спрашивал:

– Эй, вы, что случилось?

Но никто не отвечал ему. И так до тех пор, пока не осточертел он цирюльнику и тот, подойдя к нему не рявкнул ему прямо в ухо:

– Говорят, хотят открыть твой сундук, Хаджис, открыть твой сундук, слышишь? Посмотреть, говорят, сколько там талиров¹⁴?

Руки и ноги у старика стали как ватные, сердце ушло в пятки.

– Кто? – пролепетал он, заикаясь. И слюна потекла у него за ворот.

– Бедные! – крикнул цирюльник ему в ухо. – Бедные, голодные, разутые!

Старый богач захихикал. Сердце вернулось на место.

– Бедные? – спросил он. – Чтоб им пусто было! Не бывать тому – есть Бог!

Цирюльник опять нагнулся к уху старика.

– Но и у бедных, говорят, есть Бог. И Он, говорят, босой и голодный и держит, говорят, в руках счетную книгу и метит красным крестом двери богачей. И, говорят, поставил красный крест на твоей двери, Хаджис!

Снова затрясся старик, хотел было что-то сказать, но слова застряли в горле.

– Да оставь ты бедолагу, а то его того и гляди удар хватит, –вмешался Стелианос. Ему стало жаль старика.

Но тут вскинулся старый Мандрас:

– Эй ты, вшивый цирюльник! Кто тебя научил так богохульствовать? Учитель? А может быть, сам поп Янарос в красной камилавке?

– И не учитель, Мандрас, и не отец Янарос, – ответил цирюльник, и глаза его затуманились. – Мне сказал это мальчик трёх лет. Я позавчера видел, как он умер с голоду.

– Какой еще мальчик, дубина?

– Мой сын.

Все замолчали. Позавчера, правда, умер сын Панагоса с голоду. Много месяцев тому назад закрыл свою цирюльню Панагос, потому что не было у односельчан денег на бритье, и все они отпустили длинные волосы и бороды.