Братоубийцы

Теперь она сидела, смотрела, как уходит её сын, и обмахивала его платком, отгоняя мух. Она склонилась над сыном и разговаривала с ним, говорила, что уже очень много людей погибло в горах, и пусть он не огорчается, что сейчас придет отец Янарос и причастит его. Давала ему и поручения: что сказать умершим односельчанам, когда он спустится в преисподнюю, они соберутся вокруг него и станут расспрашивать. И старуха стала напоминать ему, кто в деревне женился, кто сколько детей родил; говорила, что пропали в этом году к черту все козы и овцы, ни одной не осталось, всех «красные шапки» сожрали, чтоб им лопнуть. И что старый Мандрас продал дом несчастной Пелагии, потому что она ему задолжала, и теперь бедняжка оказалась на улице... «Но не говори им, что она постучалась к нам в дверь и упала к ногам твоего отца, чтобы он позволил ночевать ей у нас в конюшне, а твой отец прогнал ее пинком. Этого не говори им, сынок».

А умирающий хрипло дышал, глаза его были открыты, но уже начали стекленеть, он ничего не видел. Не видел, не слышал – а мать, склонившись над ним, все говорила и говорила, чтобы он знал, что отвечать покойникам-односельчанам, когда они сегодня соберутся вокруг и станут расспрашивать.

Тут пришел отец Янарос, и старуха умолкла, отошла в угол: скрестила руки на груди и смотрела, время от времени вытирая краем руки свой длинный нос, с которого текло. Отец Янарос пытался причастить умирающего парня, но горло у того судорожно дергалось, из пораненного рта выходили наружу тело и кровь Христовы вместе с кровью. Стоя над ним, он стал читать нараспев погребальные молитвы: «Со духи праведных скончавшихся душу усопшего раба Твоего упокой…»

Отец Янарос и сам привык, к смерти, глаза его были сухи и голос не дрожал. Но не мог он простить смерти, что выбирает и уносит молодых. А мать, когда увидела, что все уже кончилось, поцеловала руку священника и снова уселась рядом с сыном. Вдруг ноздри ее дрогнули: из кухни шел запах, там что-то жарилось. «Наверное, набрали грибов, – подумала она, – и жарят. Пойду посмотрю». Она встала, пошла на кухню – её старшая дочь Стелла, жарила грибы. Старуха протянула руку, взяла себе несколько грибов, отломила кусок хлеба – ей хотелось есть, – быстренько вернулась к сыну, села рядом с ним и стала медленно жевать.

Когда хрип прекратился, отец Янарос нагнулся и приложил руку к сердцу юноши – оно уже не билось – встал и сказал:

– Успокоился.

Мать тотчас же послюнила два пальца, нагнулась, коснулась ими земли и закрыла глаза мертвому, пока веки еще не окостенели.

Вошла и его старшая сестра, взяла камешек, нацарапала на нем три буквы I. X. N. – Иисус Христос Побеждает – и вложила его в руку брату.

– Счастливого пути, – сказала она. – Счастливого пути, Сократис, передавай от меня привет умершим.

– До скорой встречи, сыночек мой! – вскрикнула старуха и вытерла глаза.

Был уже вечер, когда отец Янарос возвращался, смертельно усталый, с кладбища. Закопали и этого юношу, стал и он водой и землей. Папаша Тасос, богатый старик, его отец, пожалел достать из кладовой пару ломтей хлеба, горсть маслин да бутылку вина, чтобы раздать родичам и друзьям сына, бывшим на похоронах – на помин его души.

«С меня хватит и того, что я потерял сына, – сказал он бранившей его жене. – Незачем тратить без пользы хлеб, вино и маслины. Хватит с меня и одной боли».

Снова и снова все существо отца Янароса переполняла смерть.

Всю Великую седмицу по ночам он был с Христом – шел за Ним и каждый вечер подводил Его еще на шаг ближе к могиле; а днем у него были люди. «Ах, если бы я мог и сам лечь и закрыть глаза, думал он, возвращаясь домой, – и снять с души людские заботы – так, как снимаем с тела грязную рубаху… Снять их с души и думать только об этом старом осле, которого зовут отец Янарос, кормить его, чем могу, чтобы были у. него, несчастного, силы таскать мою душу. Тяжела она, ох, тяжела, проклятая! А у осла уже и сил нет, сбросит он поклажу! Держись, отец Янарос!»

Он разговаривал сам с собой и шел дальше. Двери были заперты, всюду – гробовое молчание; люди уже устали плакать, умолкли. Внизу, из казармы, донесся звук трубы; солнце садилось, гора стала темно-синей, но звезды еще не взошли. Свежий ветерок подул с горной вершины, и на мгновение почувствовал старик радость, ощутив его прикосновение на вспотевшем лбу.

Он уже приближался к дому, как вдруг резко остановился. Маленький мальчик, высохший от голода, с раздутым землисто-зеленым животом, лежал посреди улицы, ковырял ногтями землю и ел. Остановился, содрогнувшись, отец Янарос, глаза его наполнились слезами. Он нагнулся, взял мальчика за руку.

– Встань, дитя мое, – сказал он. – Ты хочешь есть?

– Нет, я поел.

– Что ты ел?

– Землю.

Кровь бросилась в голову священнику, застонал он глухо, слов, словно его резали на куски.