Братоубийцы

– Если я буду жив, крикнул он, – если дадут эти вот мне жить, никогда больше Тебя не распну, клянусь, никогда не оставлю Тебя беззащитным в руках Анны и Кайафы, Иисусе! Ты сказал, что несешь меч – «меч несу», – где он? Доколе будешь распинаться? Хватит уже, спустись с мечом на землю! После стольких страданий и стольких кровопролитий понял я долг человека. Праведность, вооружись, Христос, вооружись! Я пойду проповедовать по городам и селам нового Христа, Христа Вооруженного!

Он протянул рук вправо, к Невидимому.

– Пойдем.

Партизаны смотрели на него, удивленные. Кое-кто смеялся.

– Рехнулся поп! С кем он разговаривает? Кому говорит: «Пойдем’?

Отец Янарос обернулся к командиру.

– Капитан-убийца, до свидания! – Сказал – и твердо шагнул-за порог.

Никто не пошевелился. Лукас с издевкой посмотрел на командира.

– Он же несет пожар, – сказал он. – Ты его отпустишь? А может быть, тебе его жалко?

Но командир смотрел, как идет его отец, как стучит палкой по мостовой. Он шагал широко, ветер раздувал рясу, развевались по плечам седые волосы. Он торопливо шел вниз, к тропинке, ведущей в Прастову. Камни сыпались из-под толстых башмаков, поблескивали подмышкой в утренних лучах солнца шитая золотом епитрахиль и серебряное четвероевангелие. Кровь убитых, которой он умылся, стекала с макушки и капала крупными каплями на сжигаемый солнцем затылок.

Смотрел на него командир и мысленно переносился далеко отсюда, на дальнее побережье Черного моря, в деревушку, полную мира, православия и зелени. И этот старик, в те времена красивый, смуглый, молодцеватый поп с волосами цвета воронова крыла ... Никого он не боялся, задирал голову перед Турком, смело отстаивал Христа и христиан. А когда приходил праздник Святого, державшего в ладони их деревню, как вступал он, этот старик, в огонь, и хлопал в ладоши, и плясал, и не хотел выходить из пламени:

Как он его ненавидел, как любил, как им гордился.

А потом потерял его из виду, разлучились отец с сыном, а спустя годы встретились во время албанской войны. Подтыкал он рясу, шел по горам, взывал к Пречистой – и видели тогда солдаты, как шагает Она среди скал, как несет на руках раненых. Все, что ни захочет, мог сотворить этот старик из воздуха, потому что верил, потому что страдал, и душа его отделялась от тела и становилась то Пречистой, то св. Георгием-всадником, то громогласным криком: «Христос побеждает!» – и всей душой устремлялись солдаты в атаку.

Отец Янарос уже спустился с откоса, собираясь повернуть на тропинку, ведущую в Прастову. В косых лучах солнца падала его гигантская тень на розовые камни, шла впереди. Еще немного – и он завернет за скалы и исчезнет.

Выскочил комиссар Лукас на середину дороги, поднял винтовку.

– Эй, командир! – крикнул он. – Тебе говорю! Зажми сердце в кулак. Ты должен отдать приказ. Разве ты его не слышал? Он говорит, что хочет быть свободным!

Услышал отец Янарос, как щелкнул сзади затвор винтовки, понял, повернулся вправо, взял за руку Христа, поставил Его перед собой, чтобы не попала пуля.

– Иди здесь, сынок, – сказал он тихо и нежно, – иди здесь, чтобы Тебя не ранили.

Несколько партизан подошли и встали рядом с Лукасом, и они подняли винтовки, прицелились. Взглянули на командира. Тот стоял в воротах, и кровь то приливала к голове, то отливала. Он ничего не говорил, он любовался отцом, смотрел, как шагает тот по камням, как спускается в долину – гордо, стремительно, как старый архангел.

– Эй, командир! – снова крикнул Лукас, – он же несет пожар, слышишь? Не дай ему уйти!

Он помолчал и хихикнул.

– А может, ты его жалеешь?

Кровь вскипела у командира. Партизаны, ждали, не спуская с него глаз.

Снова засмеялся Лукас, подмигнул товарищам и повернулся к командиру.

– Эй ты, слизняк, – прошипел он, но не успел докончить. Командир вскинул руку.

– Убейте его! – выговорил он сдавленным голосом, и глаза застлались слезами.

– Эй, поп, – крикнул Лукас, – эй, отец Янарос, стой!

Услышал старик голос, обернулся. Засверкала на солнце багровая, залитая кровью, борода.

Комиссар отстранил товарищей, вскинул винтовку к плечу.

Пуля попала отцу Янаросу в лоб. Раскинул старик руки и, не проронив ни звука, упал ничком на камни.