Братоубийцы

– Не бойтесь, дети мои, – крикнул он. – Командир пришел к нам в деревню не для мести, он пришел для примирения. Он ведь мужчина, человек чести, он дал слово, что никого не тронет, – слово чести. Он только хочет вас попугать немножко. И он прав – вы же воспротивились примирению. Он хочет вас отругать, а потом – он ведь пришел для свободы – потом он вас отпустит на свободу. Я вам ручаюсь, я, отец Янарос! Не бойтесь!

Старый Мандрас бросил на него ненавидящий взгляд.

– Чтоб ты сдох, Иуда-предатель! Да разве есть у них честное слово, болван?

Командир отшвырнул недокуренную сигарету, растоптал ее каблуком, повернулся к капитану и его товарищам.

– Кир капитан, ты вел себя как мужчина. Ты потерял Кастелос, но не потерял чести. А что касается остальных – вы воевали против нас, убили много моих ребят, но это война, ничего не попишешь. Кто старое помянет – тому глаз вон. А сейчас я протягиваю вам руку, слушайте меня. Тем из вас, кто решит идти с нами, надеть партизанскую фуражку и воевать за свободу - я дарю жизнь. Кто откажется – смерть!

Он повернулся к старому Мандрасу.

– А ты, Мандрас, пиявка ненасытная, столько лет ты распоряжался в деревне, как у себя дома, сосал кровь у бедноты! Тебя не спрашиваю. Тебя убью!

Старый Мандрас прищурил маленькие гноящиеся глазки, посмотрел на командира свысока.

– Я родил сыновей и внуков, съел свой хлеб, завершил труды. Я не боюсь тебя, бандитский атаман! Одно меня мучит... – он повернулся к отцу Янаросу, – не успел я шкуру с тебя живого содрать, сволочь!

Он повернулся к сыновьям.

– Вы поступайте, как хотите. Перед вами честь и бесчестие выбирайте!

И наконец повернулся к батракам.

– Вы, батраки, ступайте с ними, бедолаги, спасайте шкуру!

Он рванул на себе рубаху, показалась костлявая волосатая грудь

– Я готов.

Отец Янарос дергал себя за бороду, слушал, вытянув шею, и не верил своим ушам. «Так это и есть та свобода, которую они нам несут? Подчинишься – и ты свободен? Воспротивишься – смерть? Если они нарушат свое слово, я встану и закричу, пусть и меня ставят к стенке. Давай, отец Янарос! Против тебя и «черные шапки» и «красные», ты никому не нужен. Но не жалуйся! Ты хочешь быть свободным? Плати! Дорогая вещь свобода. – Плати!»

Сержант Митрос закрыл глаза, увидел свой домик в овраге, ореховое дерево во дворе, а под ним, в густой тени, свою женушку Маро, в толстых носках, в вышитом зипуне, в красных царухи. Сидит она, расстегнула рубаху, достала грудь, кормит сына. А прищуренные глаза ее всматриваются вдаль, спрашивают тревожно: «Птички перелетные, что с моим милым? Что он не идет? Овцы окотились, а кто их подоит? Лозы пустили побеги, подросла кукуруза, сын машет ручонками и зовет папу... Что ж он не идет? И ночи такие долгие, а я не могу спать одна...»

Он открыл глаза, увидел перед собой командира. «Если бы можно было все устроить, – подумал он, – покончить со всем и вернуться к себе в деревню, но не теряя чести...»

– А ты не позволишь мне, командир, – проговорил он тихо, сгорая со стыда, – не позволишь мне вернуться к себе в деревню, в Румелию? Я не хочу больше войн, будь они все прокляты, не хочу. Я не создан для убийства...

Капитан, услышав его, тряхнул головой.

– Митрос! – рявкнул он, и брови у него гневно заходили.

– Кир капитан, – ответил Митрос, заикаясь, – приказывай!

– Тебе не стыдно? Иди ко мне!

– Иду, кир капитан, – ответил сержант, и в тот же миг исчезли и гора, и ореховое дерево, и женушка, и сын.

Три батрака оторвались от стены.

– Мы идем с тобой, командир, – сказали они. – Жизнь сладка.

Старый Мандрас отвернулся и плюнул, но ничего не сказал.

Трое старост– папаша Тасос, Стаматис и Хаджис – шатаясь выступили из строя. Самый старый, Хаджис, заговорил.

– Ты не тронешь наше добро, командир? – спросил он плаксиво.

– Я не намерен торговаться! – заорал командир и отпихнул стариков к стене. – Мне такое старье не нужно. А нy-ка, к стенке!

Солдат Васос, с запавшими щеками, сутулый, с широкими мозолистыми ручищами, с маленькими печальными глазками, переминался, полный отчаяния, с ноги на ногу и не мог ни на что решиться. Только сегодня получил он письмо с нагоняем от четырех своих сестер, и сердце его было полно горечи.

0н вздохнул и сделал шаг вперед.

– Командир, – сказал он, – у меня четыре сестры, я должен их выдать замуж. Не убивай меня.

– Идешь с нами?

Васос проглотил комок в горле.

– Иду.

Еще трое солдат из семи отошли от стены. И первым – самый лучший, Стратис.

– Командир, – сказали они, – мы всегда были с тобой. Винтовки наши были в Кастелосе, но сердца – в горах. Мы пойдем с тобой.

Один из трех оставшихся солдат – мягкий, деликатный, в очках, Ниньос из Закинфа – выступил из строя.

– Командир, – сказал он, – я не иду с тобой. Не потому, что я не люблю жизнь, но потому, что мне стыдно. Мне стыдно подчиниться силе. Убей меня.

– Если бы тебе было стыдно, ты бы пошел с нами. Жаль мне твоей молодости.

– Я не подчиняюсь силе из уважения к человеческому достоинству, – спокойно ответил благородный закинфец и вернулся к стене.