Братоубийцы

– Прости меня, Господи, за минуту малодушия. Сам знаешь, я человек – глина и ветер. Смалодушествовал. Вначале думал я, что не печешься Ты о людях, что с безразличием взираешь на несправедливость и бесстыдство. Мизинцем мог бы шевельнуть – и все спас бы. Но не сделал так. А потом, каюсь, Господи, впал я в еще больший грех: подумал, что не любишь Ты людей, что Тебе нравится смотреть на нашу боль и унижение. Помутился мой рассудок от боли, грешен, Господи. Но теперь я вижу: Ты добр, Ты позволяешь людям дойти до дна адова – и оттуда начинается спасение! А может быть, Господи, на дне Ада и находятся сейчас райские врата? Потому что сегодня, да, в самый тот страшный момент, когда казалось, что вот-вот начнется резня, Ты снова сделал братьев братьями!

Сладкое волнение распирало ему грудь, смотрел он на тот путь, что открывается перед ним, и новые крылья вырастали за спиной, вернулась молодость; снова отцу Янаросу двадцать лет. Он нагнулся, приложился к распятию на престоле. «Господи, – сказал он, –Ты знаешь: никогда не просил я отсрочки у смерти. А теперь одной у Тебя прошу милости: дай мне дожить до того дня, когда завершу свое дело. А потом поручи камешку или зернышку упасть на меня и убить...»

Не помня себя от радости, подлетел он к царским вратам, остановился в них.

– Дети мои, – сказал он, – потерпите. В этот час спускаются с гор наши братья, с ними вместе устроим Воскресение. Онемела проклятая винтовка, сатанинская пасть. Низвергся в преисподнюю дух лукавый, победил Господь! Сейчас увидите вы, каким будет Воскресение! Сами зажгутся свечи, сам восстанет из гроба Христос, улыбнется радостно над головами нашими в куполе Вседержитель. Что я вам всегда говорил, а вы мне не верили? – Всесильна душа человека, потому что она – дуновение ветра Божьего. Всесильна и свободна. Вот теперь, к примеру, – открывались перед нами два пути: путь убийства и путь любви. Бот дал нам свободу выбора. Мы выбрали – благословенно имя Господне! – путь любви. И обрадовался Бог.

Разве не чувствуете вы, как в душе у вас радуется и ликует Бог? Обрадовался Бог и кличет теперь Сына Своего: «Выбрали люди благой путь, увидели истинный свет. Выйди, Единородный Сыне Мой, из могилы!»

Еще не договорил отец Янарос, как послышался тяжелый топот ног, грохот катящихся с горы камней, барабанный бой, быстрый, радостный – все ближе и ближе.

– Идут! Идут! – раздались голоса. Подбежали запыхавшиеся односельчане. Идут! Да будет с нами рука Господня!

Все лица обратились к дверям, сотрясались груди от стука сердец.

Отец Янарос был уже облачен в праздничную, богато расшитую ризу, с шеи свисала златотканая епитрахиль, а к груди, словно божественного младенца, он прижимал тяжелое серебряное Евангелие.

Стоял он в царских вратах. Щеки порозовели от радости. Ждал. «Грядет, грядет целование любви...», – думал он, и лицо его светилось.

Спускаются вниз партизаны, прыгают по камням, скользят, смеются, снова прыгают. Волчья стая. Глаза светятся в темноте.

– Эй, ребята, когда, наконец, мы спустимся, – раздался чей-то голос, – и войдем в Янину, в Салоники, в Афины?

– В Рим, в Париж, в Лондон! – кукарекнул мальчишеский голос. – Все, что мы делаем, ребята, не забывайте – это репетиция.

Капитан Дракос шел вниз, полный смятения. Мысли, тревожные, беспорядочные, метались в голове, как дикий кабан, в которого вцепились охотничьи собаки и рвут на нем мясо. Снова и снова всплывали в памяти слова, с вызовом брошенные комиссару Лукасу: «Будь я человек благоразумный, – думал он, – я бы промолчал. Но я привык говорить напрямик, и говорю. Ну, будь что будет. Не сносить мне головы. Скажут в один прекрасный день: «Свалился в пропасть капитан Дракос, помилуй его, Господи:». Будь я человек благоразумный, мне надо было или промолчать, или подчиниться. Или же поднять свое собственное знамя. Первое значило: бы стыд, второе – рабство, а на третье силенок не хватает. Все пути для меня закрыты».

Рядом с ним – полный злобы, цедящий слова сквозь зубы, Лукас, комиссар. Кривоногий, коротышка, неприглядный. Но во время боя повязывал он красным платком большую свою голову, зажимал в зубах нож и бросался вперед. И никогда не оборачивался взглянуть, бежит ли кто за ним. А когда возвращался из атаки, все в нем сочилось кровью: глаза, мозг, одежда. Шел он теперь рядом с командиром и зубами скрипел от гнева. Сцепились они в ожесточенном споре, но говорили тихо, чтобы не услышали бойцы. Бросались друг в друга словами, словно ножами.

– Диву даюсь я, как вступил ты в Партию, командир? – процедил сквозь зубы Лукас. – Партия что значит? Подчиняйся и не спрашивай.

– Не принимаю я такого – освобождать других и быть неосвобожденным самому, – ответил сухим, насмешливым голосом командир. — Наш долг – нести сначала справедливость, а за ней, сразу же, свободу. Так поступал я в каждой деревне, куда входил. Я не могу видеть несправедливость и молчать. Я первым делом устанавливал порядок и справедливость.