Братоубийцы

– Опять глаза наполнились слезали! – завопила другая старуха, протянула и она платок, вытерла глаза Пречистой. – Не иссякают Твои слезки, Богородица. Эй, женщины, не кричите, не толкайтесь! Всем хватит!

Невыносимая духота, все разгорячены, пот льется по шее и по спине; резной иконостас шатается под напором навалившегося народа, уже начинает трещать. Испугался отец Янарос, как бы не разнесли его, вскочил на скамью, снял икону, прижал к груди.

– Дети мои! - закричал он. – Пришел час, идем! Во имя Господне!

– Если пойдет впереди Пречистая, – раздались отовсюду голоса, – если пойдет впереди, куда ни поведет, пойдем.

– Расступитесь, расступитесь, дети, дайте пройти! – кричал отец Янарос, вздымая как можно выше тяжелую икону. – Чувствуют руки мои, торопится Пречистая.

– Куда идти, батюшка? – спрашивало несколько стариков, уже отрезвевших от святого опьянения. Услышал и они, как трубят трубы в казарме, и их охватил страх.

– Не я веду, дети, – отвечал отец Янарос, шатаясь под тяжестью Пречистой. – Не я Ее веду, Она меня ведет! Клянусь, Она меня ведет! Идите следом!

Он вышел на порог, солнце уже клонилось к западу, черные тучи снова закрыли небо, крупные теплые капли дождя упали на лицо Пречистой, слезы и брызги смешались и потекли из глаз Богородицы.

Прислонил отец Янарос икону к дверному косяку, нагнулся к глазам Пречистой, поцеловал их, мокрыми стали губы и борода. Он уже не спрашивал, слезы это или дождь, или сон. Ничего не спрашивал: он чувствовал, как какая-то мощная сила исходит от иконы, вливается в руки, в грудь, в колени, во все тело. Какая сила, молодость, огонь! Он перекрестился.

– Прости меня, Господи, – пробормотал он, – если распахну сейчас рясу, она станет крыльями, и я взлечу! Что такое казарма, капитан, солдаты, партизаны? Вперед, ввысь!

Он снова подхватил Пречистую на руки, обратил Ее лицом к казарме. За ним двинулась ревущая толпа. Дрожала в руках старика икона, подскочило человек пять-шесть молодых, выхватили ее у него из рук, выступили вперед, побежали. И правда, не они несли Пречистую – Она их несла. Подбегали другие мужчины, оттесняли юношей, хватали Ее на руки и бежали. И Пречистая, с глубокой раной на лице, промокшая, улыбалась, покачиваясь, как фрегат, на бушующих человеческих руках-волнах. И человеческое море катилось, высоко вздымая над собой свою Владычицу.

Открывались двери, выглядывали простоволосые женщины, видели Пречистую, мокрую от слез, кричали, рыдали и они вместе с Ней. Дети, распухшие, с позеленевшими животами, с тонкими соломенными ножками, выбегали на улицу, шли следом за толпой, стуча костылями о камни.

XVIII

Ласковый апрельский вечер, металл небес расплавлен; скалы, терновник, земля облиты золотом, а подножие горы вступает понемногу в тень. Гроза, на миг пролившаяся ливнем, рассеялась, прибив увядшую траву. Земля благоухает.

Пречистая сверкает в руках мужчин. Кажется, весь меркнущий свет нашел последнее пристанище в ее золотом венчике и в бледных исхудалых щеках. Рядом с ней – отец Янарос, с непокрытой головой, в подобранной рясе, в тяжелых башмаках; а за ним шумное море – народ.

На перекрестке, не доходя до казармы, повернулся отец Янарос, поднял руку – воинственное шествие остановилось.

– Дети мои, – сказал он, – внемлите голосу моему: ради примирения двинулись мы в путь, ради любви – не ради войны. Храните чистыми руки ваши, довольно уже пролилось крови. Военачальником у нас не какой-нибудь вояка-капитан, Военачальницей у нас Дева Мария. Вздымаю я руки, взываю: Дева Мария, даруй мир и радость сердцу нашему; даруй мир и радость сердцу врагов наших; даруй мир и радость сердцу всего мира. Для этого был распят Сын Твой.

Еще не договорил отец Янарос, как раздался грубый, свирепый голос:

– Предатели, большевики, всех уничтожу!

Прямо перед ними вырос капитан, разъяренный, с обвислыми усами, худой, как щепка. Глаза жаждут крови. За ним сержант и солдаты, чуть поодаль – старый Мандрас с сыновьями. Трое других старост, дед Стаматис, папаша Тасос и Хаджис, прислонились к стене казармы и, онемев, таращат глаза и дрожат.

Капитан секанул бичом воздух, в два шага приблизился к толпе. С губ его слетали клочья пены.

– Что вам надо, мужичье? Куда идете?

Никто не отвечал, только матери сняли. свои черные платки и размахивали ими.

– Что вам надо? – снова закричал капитан. – Я опрашиваю, отвечайте! А ты что, тоже онемел, партизанский подголосок? А, отец Янарос?

Тяжелое, зловещее молчание. Только слышен стук снимаемых с плеч серпов, мотыг, садовых ножей, вил.

На миг помутилось в голове у капитана: может, это сон, кошмар? Что это за море черепов, желтых, с черными дырами глаз? Что движется на него?

Он обернулся, увидел сержанта и солдат, и сердце встало на место: те стояли на коленях, держа винтовки наготове.

Послышался голос старого Мандраса:

– Что ты с ними цацкаешься, кир капитан? Стреляй! Убей попа! Слышишь, что я говорю? Убей попа, и всех как ветром сдует – вмиг разбегутся! Голову раздави у гадюки!