Братство

— Мне очень стыдно признавать, что я позволил овладеть собой тлетворному влиянию славы, потерять свободу человека науки, поддаться манипуляторским речам профессора Бринка. Но в конце концов мы все-таки разошлись. Наши разногласия стали слишком непреодолимы. Венское братство разделилось на тех, кто поддержал Гитлера, тех, кто был против него, и тех, кто отказывался принимать, чтобы мы занимались политикой в той же мере, что и наукой. До смерти напуганный, что дело всей его жизни пойдет прахом, профессор Бринк предложил пакт. Восемь членов братства расстались, заключив соглашение, что каждый был волен уехать и работать над собственным проектом. Проект расовой биологии Венского братства они обязались заморозить, до тех пор пока мир не будет готов к этому, и тогда они возобновят работу Бринка.

Кольбейн покашлял.

— Мы находимся здесь по той причине, что Элиас Бринк вместе со своей ассистенткой Эльзой Шрадер нарушили пакт. Профессор опять ставит эксперименты. На людях.

— И вы обосновываете это, если я правильно понял, тем перехваченным кодовым словом. Локуста? — спросил норвежский полковник. — Что оно значит?

— Это отравительница императора Нерона, — ответил Джон.

Офицеры удивленно подняли брови.

— Локуста была галльской женщиной, известной на всю Римскую империю своими знаниями о растениях и травах. Однако она решила использовать их для приготовления смертоносных ядов. В пятьдесят четвертом году после рождества Христова она отравила императора Клавдия по поручению его жены Агриппины. Таким образом императором стал незаконнорожденный сын Агриппины, Нерон. Он покровительствовал Локусте, пока его самого не приговорили к смерти. Тогда казнили и Локусту.

Джон наклонился вперед над столом.

— Это стало нашим выражением в братстве: «Действовать в пользу Локусты». Оно означало, что мы наблюдали за течением недуга не чтобы победить его, а чтобы изучить, какие расы более подвержены заражению и болезни. Мы разрабатывали яды. Искали вредоносное вместо исцеляющего. Эльза Шрадер и Элиас Бринк используют это выражение в общении.

Норвежский офицер открыл конверт. На бумаге остались жирные пятна от его пальцев. Две фотографии скользнули на стол. На первой были запечатлены заснеженные ели. Под деревьями зияла яма, а рядом с ней лежал голый мужчина.

Кольбейн рассмотрел второе фото. Это был увеличенный фрагмент первого снимка, с изображением торса мужчины. На нем мужчина лежал с закрытыми глазами. Определить возраст человека — светлокожего, не худого и не толстого — было трудно. У него были короткие темные волосы, покрывавшая лицо седая щетина и тело почти без волос. Плоский нос на широком лице делал его похожим на монгола. Никаких заметных изъянов не было.

— Этим фотографиям едва месяц. Их сделали рядом с лагерем для военнопленных в деревне Листа, на самом юге Норвегии. Наши люди докладывают о довольно высокой смертности даже для лагеря с русскими пленными. Этот лагерь построен иначе и управляется иначе, чем любые другие из тех, что мы видели в Норвегии.

Хасле опустил руки.

— Управляет лагерем не немецкий эсэсовский командир и не представитель «Национального единения»[37]. И не офицер из батальона «Хирд»[38], а доктор.

— Немцы зовут его герр доктор Элиас Бринк.

Глава 46

Сбежавшие из секты. Почему он не подумал об этом? Это же так очевидно. Всегда есть те, кто сбежал из секты. Редко одно бывает без другого. Это как соитие и зуд после, подумал Фредрик.

Аннабель Вихе и Бернхард Кнутсен сидели в коридоре рядом с комнатой для допросов. Кнутсен вытянул свои тощие ноги и нервно барабанил пальцами по выпуклому животу.

Когда Фредрик и Андреас поздоровались с Бернхардом и Аннабель, мужчина сделал небольшой шаг вперед, а женщина, наоборот, немного отступила назад. Аннабель была пышнотелой блондинкой с челкой до самых бровей. В ложбинке ключицы утопал крестик, а хлопковая футболка, хоть и была просторной, плотно обтягивала ее округлую грудь.

— Так-так. Что же, начнем с самого начала?

Пара уселась по одну сторону прямоугольного стола, а Андреас и Фредрик — по другую.

— С удовольствием.

Прошло уже одиннадцать лет с того дня, как Бернхард Кнутсен впервые встретил Сёрена Плантенстедта и Бьёрна Альфсена. Было лето. Кнутсен, тогда еще студент, работал волонтером в кафе, где собирались наркоманы. Пасторы остановили его на улице Карл-Юханс-гате и спросили, знает ли он, что абортированные эмбрионы могут жить еще несколько дней после удаления из утробы. Бернхард этого не знал и позже выяснил, что это ложь.

— Меня прельстили не их радикальные суждения. Дело было в невероятном ощущении общности. Мы вместе жили. Вместе ели и спали. Мы отдали общине все, чем владели, а община заботилась о нас, — объяснил он, задумчиво проведя рукой по нижней губе. Для меня фундаментализм всегда был стеной, на которую тяжело вскарабкаться.