Братство. Крест и клинок

Следователь стал первой жертвой. Если он до этого и мог чем-то особо гордиться в своей жизни, кроме незапятнанной чести офицера и множества поощрений за образцовую службу, так это своей семьей. В милицейской среде жены, подобные той, что досталась ему – не просто терпящие, а всецело понимающие и одобряющие изматывающую, низкооплачиваемую, неблагодарную и ненормированную работу мужа, вообще-то, чем дальше, тем большая редкость. В своей Наташке он не чаял души, а она платила ему еще большей любовью и заботой – если такое в принципе возможно. Рождение ребенка в любой семье – изрядное испытание, в милицейской же особенно. Немало браков людей в погонах распадаются как раз после того, как на свет появляется тот, кто должен был бы скрепить их окончательно. Но в этом случае, опять-таки, все было не так! Рождение сына окрылило папашу, а мать ни полсловом не упрекала его за ночи, проведенные в одиночку у детской кроватки, пока муж мотался по очередным опергруппам, дежурил, допрашивал, составлял протоколы.

Все это рухнуло в одночасье. Коллеги не узнавали следователя – всегда наглаженный и настиранный, ухоженный и накормленный, он на глазах превращался в неопрятного бомжа с растрепанными патлами, ввалившимися щеками и красными, воспаленными глазами. В глазах этих поселились отчаяние, боль и полное непонимание происходящего с ним. И было от чего – дом, в который он всегда летел со всех ног, где его всегда ждали и любили, превратился вдруг в филиал ада! Сперва чередой пошли ссоры, скандалы, истерики, возникавшие из ничего, без малейших поводов. Наташа, всегда бывшая эталоном спокойствия и житейской мудрости, превратилась в визгливую, брызжущую слюной и сыплющую на всю улицу матерщиной стерву. Да он никогда и подумать не мог, что она вообще знает такие слова! Его обвиняли в чем угодно – от низкого заработка до полной мужской несостоятельности, его унижали и смешивали с грязью. Потом вместе со словами в ход пошли предметы домашнего обихода. В доме следователя осталось очень мало целой посуды, а по утрам он с жутким, испепеляющим стыдом замазывал у зеркала в служебном туалете синяки и порезы на лице. Дальше – больше… Его Наташа начала пить! Она, которой еще недавно становилось плохо от лишнего бокала шампанского, принялась поглощать спиртное без разбора и дозами, достойными портового грузчика. Потом стало совсем плохо. Она начала пропадать из дому. Казалось бы, если ты милиционер, то уж собственную жену да в своем городе разыскать сумеешь «на раз». Однако привлекать своих коллег к поискам следователь, конечно, не мог. Он бы скорей от стыда застрелился…

Пару раз он находил ее в компании каких-то жутких типов в заведениях общепита, не тянущих даже на ранг «гадюшника». В третий раз он успел в последнюю секунду – мерзкий алкаш на обоссанной лавочке в самом глухом углу парка снял с Наташи уже почти всю одежду. Она не возражала… После этого следователь понял – вопрос только в одном: кого он убьет, ее или себя? Сидя поздней ночью в пустом здании милиции с бутылкой водки, табельным «макаровым» и последней их семейной фотографией на столе, этот мужик, одного имени которого боялась половина уголовников города, плакал и в который раз обдумывал текст предсмертной записки…

У опера все было по-другому. Лет ему было побольше, чем следователю, но особых проблем со здоровьем он не знал никогда, несмотря на регулярное «употребление» (в более чем разумных, впрочем, пределах) и нерегулярное курение. Ну, разве что типичные милицейские профзаболевания – попорченный отвратительным питанием желудок да раздерганные нервы. И вдруг он стал умирать… Почему-то он прекрасно понимал – это не болезнь, не возрастное, он именно умирает. Несколько раз ночью он просыпался, задыхаясь. Один раз разбудила перепуганная насмерть жена – ты перестал дышать! Впрочем, эта проблема скоро утратила актуальность – спать по ночам он перестал. Не помогало ни снотворное, ни опробованный веками метод в виде стаканчика на ночь. Не теплого молока, естественно… Любое спиртное организм извергал из себя немедленно, а таблетки если и давали эффект, то очень кратковременный, в виде максимум получасовых «провалов» не в сон, а в дурное забытье, наполненное ужасающими кошмарами. После того как оперу дважды подряд за одну ночь приснились собственные давно покойные родители, которые сперва звали его, а затем, приблизившись, превращались в неописуемых монстров, пилюли для сна были спущены в унитаз.