Братство охотников за книгами

Мессир Фичино стоял, облокотившись на подоконник, и любовался мягкими красками флорентийской осени. Внизу во дворе паломники мыли ноги в фонтане. На краю колодца копошились птицы, поклевывая прогорклые хлебные крошки, просыпавшиеся из карманов двух путников. Какой-то студент, ученик Фичино, принес чистое белье и мягкие туфли. Он забрал грязные, истрепавшиеся в пути сандалии, и на лице его отразилось такое отвращение, что чужестранцы улыбнулись. Монах помоложе весело плеснул на себя прохладной водой. Его приятель держался чуть позади, боясь обрызгаться, и лишь слегка смочил пальцы. Все это время он не решался поставить на землю котомку, перевешивал ее с плеча на плечо, держа ремешок в зубах, когда хотел освободить руки. Это, разумеется, брат Бенуа, подумал Фичино, ожидавший увидеть кого-то более представительного. Посланец охотников за книгами выглядел наивным простаком, и ухмылка была глуповатой, хотя лицо казалось добрым. Впрочем, Фичино понимал, что нельзя судить о Бенуа по внешнему виду. Его предупреждали, что под простоватой внешностью скрывается большая душа и великая ученость. Во всяком случае, Фичино мог лишь искренне восхищаться мужеством человека, который возглавил столь рискованную миссию.

Молодой человек пригласил путников подкрепить силы едой и вином. Фичино в это время убрал со стола документы и рукописи, переставил кресло, стряхнул пыль с рукавов платья, словно ему предстояло принять у себя какое-нибудь знатное лицо.

Когда Мартин и Бенуа наконец появились, он поднялся поприветствовать их. Монахи застыли с раскрытыми ртами, забыв приличествовавшие случаю слова. Их восхищенные глаза жадно шарили по книжным полкам, на которых громоздились тома в дорогих переплетах и перевязанные лентами свитки пергамента; повсюду виднелись медицинские или измерительные инструменты. Здесь было так же много редкостей, как в подвалах брата Медара, но отсутствовали замки и решетки. Скамейки и приставные лесенки словно приглашали порыться на полках и свободно взять любую понравившуюся книгу, и никакой сварливый карлик не преграждал путь дубинкой. Это и была основанная Козимо знаменитая Платоновская академия, которой могли пользоваться все любознательные и жаждущие просвещения умы.

На полке, расположенной за письменным столом Фичино, несколько книг стояло не корешками, а лицевой стороной обложки. На всех был вытеснен герб Медичи, обрамленный девизом на древнееврейском. Ученый помедлил, дав посетителям время прийти в себя, затем обратился к Бенуа, решив, что именно он в этой паре главный. Фичино не знал, что его спутник, высокий худой монах, здесь для того, чтобы сдерживать и обуздывать старшего по возрасту.

— Полагаю, вы знакомы с мессиром Федерико.

— Я встречал его пару раз. Прекрасный печатник и книготорговец…

— И превосходный друг.

— Весьма хитрый тип к тому же. Я удивлен, что он так легко позволил заманить себя в ловушку.

Фичино, задетый этим замечанием, решил, что обмен любезностями пора заканчивать.

— Позвольте?

Монах протянул котомку. Когда с его шеи соскользнул ремешок, он испустил вздох облегчения. В течение всего пути он не выпускал драгоценный сверток из поля зрения, постоянно ощупывал его, разворачивал и заворачивал, подкладывал под голову во время сна, стискивал руками, когда шел. Избавившись от ноши, он почти без сил рухнул на стул. Усталость, которая накапливалась неделями, сковала его члены.

Фичино размотал тряпки, развязал веревки и открыл железную шкатулку. Осторожно вытащил манускрипт. Ему, директору Платоновской академии, доводилось изучать подлинники трудов Платона, Горация, Вергилия, переводить трактаты эпохи Птолемея, но он даже представить себе не мог, что когда-нибудь ему придется держать в руках поистине священный текст. Он с опаской прочел первые строки. Это действительно были те самые записи. Каждый абзац начинался словами: «Я сказал, я спросил, и Иешуа ответил… Иешуа сказал…» Документ был надлежащим образом скреплен печатью первосвященника. Тело Фичино пронзила дрожь. Рядом с печатью стояла подпись, начертанная уверенной рукой по-древнееврейски, — подпись свидетеля.

С трудом преодолев волнение, мессир Фичино вновь принялся читать. Он продвигался медленно, запинаясь, выделяя голосом паузы и восхищенно покачивая головой, словно ослепленный чистым светом. Здесь столько мудрости, человечности, радости. Все сказано. В нескольких словах — и навсегда.

— Что здесь написано? Вот здесь. Мои глаза не разбирают.

— Простите, учитель, я не читаю по-арамейски.

— Так ты не читал эти записи?

— Мое мнение мало что значит.

Фичино был несказанно удивлен этим признанием. А также отсутствием простого любопытства. Авиафар тоже не мог понять, почему Франсуа никогда не интересовался содержанием священного документа, хранение которого было ему доверено. Словно он боялся. Словно ознакомление с рукописью было бы святотатством, а не свидетельством веры. Переубедить Вийона оказалось невозможно. Он не хотел знать последние слова Иисуса.

*