Братство

Бесы и люди в обнимку танцевали на столах. Куклюмбер, вернувшись с кухни, носился с трубой за барменом, не теряя зажигательного ритма. Генагог, вне себя от счастья, раздолбал уже всю барабанную установку и теперь выпендривался перед собственным отрядом, выдавая на прикрепленных к рогам тарелках соляки…

Степан махом осушил поданный ему кубок со сливовой наливкой, поиграл несколько минут на гитаре за головой, после чего расколотил несчастный инструмент о бочку с пивом и начал кататься в обнимку с микрофонной стойкой по полу.

— Во дает! — воскликнул Генагог. — Пацаны, слышите, а это мой корефан! Кто тронет, едрен-котел, со мной дело иметь будет! Клык даю!

Степану внезапно пришло в голову, что он не может так обманывать добрых в сущности, хвостатых ребят, обыкновенных вояк, которым уже реально осточертела эта война.

Он, пошатываясь, поднялся на ноги, одернул пыльную жилетку и, стараясь переорать общий гул, выкрикнул в микрофон:

— Друзья, я буду с вами откровенен!

Зал одобрительно загудел.

— Давай уже! Рассказывай! — раздался возбужденный выкрик из толпы. — И уберите куда-нибудь бобра с дудкой!

— Друзья, — искренне улыбнулся Степан, чувствуя, как на душе становится всё теплее, — а я ведь из того самого Братства!

Таверна замерла.

В тишине еще долго висела последняя нота куклюмберовской трубы.

Бобер, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, срулил за колонку. И покрутил у виска лапой.

А Степан, чтобы окончательно рассеять сомнения, расстегнул жилетку и яростно распахнул на себе рубаху.

Все присутствующие, затаив дыхание, воззрились на его грудь. На ней красовалась переводная татушка с изображением всех братьев. Эту милую безделушку журналисту подарил Эльф.

Тишина провисела еще несколько секунд. Ее разбил чей-то вопль:

— Измена!

Таверна мгновенно превратилась в разворошенный муравейник.

До Степана стало доходить, что сеанс откровения прошел не очень удачно, когда обиженный в лучших чувствах Генагог снял с рога уцелевший хэт и попытался им вскрыть себе вены.

— Не могу, — бормотал бес, с остервенением пиля конечность тупой железякой. — После такого выступления он ведь мне, как… брат.

Правда, другие бесы родственных чувств Генагога не разделяли. Оскалившись и расшвыривая в разные стороны людей, они двинулись к сцене.

— Мох останется доволен! — хрюкнул кто-то из толпы. — Берем живым, ну или хотя бы полумертвым. Награда больше будет!

Степан, сообразив, что его сейчас будут бить, схватил остатки гитары и начал за басовые струны раскручивать их вокруг себя наподобие вентилятора. Первые бесы не успели среагировать и оказались на полу с обломанными рогами. Вторая волна отступила. Краснорожие достали винтовки, стреляющие мини-трезубцами и дружно щелкнули затворами.

Первые снаряды просвистели над головой журналиста, и он машинально присел. Швырнул в толпу микрофонную стойку, отступил в глубь сцены.

— Умирать, так с музыкой! — крикнул бобер и покатился между наступающими бесами, кусая и сбивая их с ног. — Стёпка, сигай в окно, прикрою! Я там щеколду подгрыз!

Воодушевленные смелым поступком бобра, люди вооружились досками, кружками, недоломанными табуретками и двинулись в атаку на нечисть.

Поднявшийся от выстрелов дым и сыпанувшая с потолка штукатурка за полминуты превратили кабацкую драку в жмурки. Отовсюду слышались визги, крики, разноязычная брань и звон стекла. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно.

Размахивающего мухобойкой Степана кто-то внезапно взял за шкирку и поволок в сторону. Спотыкаясь, журналист попробовал вырваться, но хватка была крепкая. Тогда он изловчился и кусанул противника за палец.

— Едрена кочерга! — взревел Генагог над ухом. — Совсем осатанел? Не рыпайся, сейчас я тебя в укромное место спрячу. Аранжировщик хренов.

Степан сбивчиво извинился. Генагог бросил его в дальний угол таверны и забаррикадировал столами.

— Вроде заныкан, — удовлетворенно кивнул бес. — Жди здесь, бобра пойду притащу.

Он растворился в дыму.

Не успел Степан прийти в себя, как дверь в таверну с треском отворилась. Сразу стало светлее. Часть дыма улетучилась, пыль стало постепенно выдувать сквозняком. Бесы и люди отпустили друг друга, удивленно обернулись, разглядывая вошедшего.

На пороге стояла тетя Эмма.

Горгулья осмотрела таверну, оглушительно чихнула и достала початую бутылку «Джонни Уокера».

— Напылили, — проворчала она, отхлебнув виски. Взгляд горгульи остановился на притаившемся за грудой столов Степане. — Так, начнем с тя. Кхе-кхе… Вижу, в армии ты не служил и приказы исполняешь плохо.

— Почему? — не понял журналист.

— Он еще Спрашивает! — тетя Эмма хлопнула крыльями. — По-твоему, в данный момент ты замаскирован, как стелс-невидимка и находишься под охре… кхе-кхе… хренов ларингит! Думаешь, ты сейчас находишься под охренительным прикрытием, да?

Степан смутился.

Тетя Эмма снова чихнула и перевела взгляд на бобра.

— Просила же оружие вычистить и вернуть. Ох, не говори мне, что вы весь арсенал растеряли!

— Хорошо, я промолчу, — пожал плечами Куклюмбер.

Горгулья сердито посопела.