Бразилья

– Привет, Сестинью, – мистер Персик предлагает Эдсону большой ароматный косяк.

– Я же просил не называть меня так, – бурчит он, но все равно затягивается, чувствуя, как дым вырисовывает спирали под куполом черепа.

Мистер Персик забирает сигарету, делает затяжку в свою очередь и обнимает Эдсона за талию. Затем поднимает самокрутку и рассматривает ее, словно священную синсемилью[204].

– Только это и удерживает меня, чтобы не выбежать вон из тех ворот и не сесть в первый самолет до Майами, – говорит мистер Персик, глядя на колечки дыма.

– Майами?

– У всех есть свои убежища. Своя Шангри-ла. Знаешь, пока все это только абстракция – вселенных больше, чем звезд на небе, больше, чем атомов в нашем мире, – я могу с этим жить. Числа, гипотезы, уютные интеллектуальные развлечения. Как арифметические действия с бесконечно большими числами, ужасающая по сути концепция, но в итоге всего лишь абстракция. Игры разума. Но она не узнала меня, Сестинью.

Эдсон пропускает прозвище мимо ушей.

– Она не узнала меня. А должна была, ведь я такой же… как там. Господи Иисусе, в какие словесные игры мы играем. Квантовая теория, квантовые компьютеры, квантовые-шмантовые, на таком уровне нужен только междисциплинарный подход. Но она меня не узнала. Меня там не было. Может, я умер, или в тюрьме, или не стал физиком, а может, меня никогда не существовало – Карлиньуса Фараха Барузу де Алваранга. Но я знаю. Я в Майами. Я мог бы уехать. Двадцать лет назад. Они бы приняли меня с распростертыми объятиями. Симпатичные кубинские мальчики с глазами, как у оленят, и грязными связями с мафией. Но папе тогда пришлось бы перебраться в дом престарелых, а этого я не мог допустить. Оставить его. Оставить одного с незнакомцами. И я отклонил предложение. Он прожил еще три года и, думаю, был счастлив до самого конца. А потом я постарел, врос в местную жизнь. Испугался. А он, в том мире, уехал. И живет так, как мог жить я. Как должен был жить я.

Всхлипывания и слезы мистера Персика исчезают раньше, чем набирают силу.

Эдсон мягко говорит:

– Помню, ты мне как-то раз рассказывал, что все предопределено от начала и до конца, типа вселенная – это монолит, который сделан из пространства и времени, а мы лишь мечтаем, что обладаем свободной волей.

– Ты меня как-то не особо сейчас приободрил.

– Я лишь пытаюсь сказать, что ты ничего не мог изменить.

Косяк догорает, превращаясь в темный окурок. Эдсон тушит его подошвой шлепанцев.

– Сестинью… Эдсон. Думаю, ты мне сегодня очень нужен.

– Мне казалось, мы обо всем договорились.

– Знаю, но. разве это что-то значит для тебя – ведь там сейчас не она?

Эдсон любит эту старую сволочь и пошел бы на все ради него – без игр, без ботинок и костюмов, без масок, притворился бы грязным кубинским маландру, притворился бы кем угодно, чтобы мистер Персик мысленно отправился в Майами. Но все же это что-то значит. Мистер Персик все понимает по телу Эдсона и говорит:

– Что ж, похоже, не судьба и в этой вселенной тоже.

* * *

В ретротрусиках «Привет, Китти» Фиа плавает на спине взад-вперед в бассейне. Из тени на веранде Эдсон наблюдает, как из залитой солнцем воды выныривает ее плоская мальчишеская грудь. Он прислушивается, нет ли возбуждения, желания, напряжения члена. Любопытство, свойственное любому самцу. Не более.

– Эй, – она держится на плаву, по ее лицу бегут солнечные зайчики от ряби на воде. – Подай мне полотенце.

Фиа вылезает из бассейна, накидывает ткань на лежак из красного дерева и ложится сверху. Соски торчком и маленький розовый бантик на трусах.

– Впервые за несколько недель я чувствую себя чистой, – заявляет Фиа. – Он ведь тебе не дядя, да? Я нашла ваши вещички. Не могла уснуть и решила разнюхать, что тут к чему. Иногда не могу устоять. Нашла ваши костюмы и всякие штуковины. Они очень… гламурные.

– Я велел ему все надежно запереть.

– Зачем? Если между вами что-то есть, я не возражаю. От меня прятаться не нужно. С чего ты решил, что я буду против? Она знала? А, понятно. Она не знала.

– Ты – не она. Я знаю. Но ты не против?

– Я… Нет. Может. Я не знаю. Меня беспокоит то, что ты от нее все скрывал.

– Но ты же сама сказала…

– Знаю, знаю. Не жди, что я буду последовательной. Что вы делаете со всеми этими штуковинами?

– У нас супергероический секс.

Ее глаза расширяются от удивления.

– Типа Бэтмена и Робина? Круто. Но что вы конкретно делаете?

– А тебе-то какая разница?

– Люблю совать нос в чужие дела. Из-за этого у меня уже неприятности.

– Мы переодеваемся. Играем. Иногда притворяемся, что деремся, ну типа битв. – Произнеся это вслух, выдав свой секрет, Эдсон испытывает жгучий стыд. – Но большую часть времени просто разговариваем.

– Пытаюсь представить Карлиньуса в одном из этих костюмов…