Бразилья

Квинн попробовал сесть. Фалькон положил руку ему на грудь и мягко, но неумолимо приказал лечь обратно.

– Они придут сюда, он в пути, он очень близко.

– Вы в безопасности. Земба мне все рассказал. Вы вне пределов досягаемости вашей Носса Сеньоры да Варзеа, хотя должен сказать, мне было бы крайне интересно взглянуть на такого одаренного человека.

Вспышка, словно молния, блеснула внутри черепа. Момент просветления: Земба толкает каноэ в темную воду и ложится на дно, когда течение уносит каноэ прочь от Носса Сеньоры да Варзеа.

– Я забрал вас, Пай, вы будете в безопасности.

Взгляд в звездный купол, поверх истощения, поверх безумия, темнота наполнена звездами, а там, за ними, появляются другие, а потом еще одни, снова и снова, ночь переполняют чужие созвездия, их становится все больше и больше, пока небо не белеет, а он уже не смотрит вверх, а падает лицом вниз навстречу ослепительному и бесконечному свету. Квинн закричал. Фалькон взял его за руку. Она была жаркой, сухой и тонкой, словно пергамент.

Три дня они с Зембой обрабатывали ожоги пастой, которую манао приготовили из листьев деревьев, удаляли яйца мух одно за другим ботаническим пинцетом, смачивали потный лоб и дрожащие губы, разжимали сведенные судорогой челюсти, вливали жиденький суп или травяной мате, лишь чтобы увидеть, как через пару мгновений жидкость фонтаном извергается изо рта. Оставалось лишь надеяться, что хоть что-то полезное успело задержаться. Вода, всегда вода, больше и больше воды, Квинн все никак не мог напиться. Ночи лихорадочного бреда, пронзительных криков и галлюцинаций, пророчеств и сбивчивых речей, пока Фалькону не показалось, что нужно заткнуть уши, как Одиссею, иначе он сойдет с ума.

– Все время так, – сказал Земба, когда они привязали руки иезуита к гамаку полосами хлопка, чтобы священник не выколол себе глаза.

Затем рев прекратился, наступило ужасающее молчание, и Фалькон осторожно подошел к гамаку, не зная, что успокоило ирландца – проблеск сознания или смерть.

– Земба…

– Он ждет снаружи.

– Он меня спас. Не знаю, как отблагодарить его… слушайте, Фалькон, слушайте. Я должен рассказать вам, что видел.

– Когда отдохнете и наберетесь сил.

Но рука Квинна, когда он схватил Фалькона за запястье, была очень сильной, безумно сильной.

– Нет. Сейчас. Никто раньше не выживал. Этому может не быть конца. Я еще могу поддаться, Господь между нами и злом. Возможно, это единственный момент ясного сознания. Господи, помоги мне.

– Воды, друг мой, выпейте еще воды.

Земба принес новую флягу, и вместе они помогли Квинну, который пил жадно и долго, а потом лег в гамак.

– На сотню лье по Риу-Бранку эмблема Зеленой Богоматери вселяет ужас, Зеленая Богоматерь и иезуитское одеяние. Моя собственная черная ряса, Фалькон. Он опустошил землю, оставив после себя пустые, гниющие деревни, заброшенные плантации, на которые наступает лес. Никого не осталось. Кто-то погиб, кто-то бежал, остальные угнаны в Город Бога или на невольничьи торги в Сан-Жозе-Тарумаш. Братья в Сан-Жозе промолчали, это их цена. Чума – вот его глашатай, огонь – вот его передовой отряд, целые племена вытеснены в игапу[206] или терра фирме[207] только для того, чтобы всех их до последнего ребенка убили болезни белых людей. Но он видит длань Господню: красных должны подвергать испытаниям белые, красные должны закалиться или погибнуть от этого мира. От Города Бога до Риу-Катрипани пять дней пути и еще восемь до Игуапары. Никогда бы не подумал, что во всем мире может быть столько воды. Бесконечный, пустой лес, где тебя сопровождают лишь крики диких зверей. Мануэл погрузился в молчание, напоминающее транс, даже охранники гуабиру молчали. Я слышал, что индейцы могут силой воли прекратить свое существование, начинают угасать и умирают. Многие выбирают такой выход вместо рабства. Я думаю, Мануэл был на границе подобного состояния, причиной послужили слухи о том, что сделают с нами игуапа.