Бред какой-то!

– Да, – сказала я, – я чувствую силу у себя в крови. Она как будто заиграла у меня в жилах. Как будто все звезды с неба толкают мою кровь. Такое ощущение.

– У меня тоже, – отозвался Бейтел. – Я теперь могу увидеть то, что далеко, как будто оно совсем близко, а то, что близко, – как будто оно далеко.

– Так ты всегда в безопасности.

– Этих двух мальчиков в бункере я вижу совсем близко. – Лицо у Бейтела сделалось озабоченное.

– Когда мы туда придем, ты сможешь увидеть их далеко-далеко, – сказала я. – И ведь Донни будет тебя защищать? Он же так сказал. Я слышала своими ушами.

– Знаешь, что он сказал сначала? – спросил Бейтел и широко открыл полные слез глаза. – Он сказал: если ты не пойдешь, я прямо при тебе убью семь мелких зверьков. А если… если ты за меня не проголосуешь, то медведь… медведь… сгорит. Точно так же, как фотка твоего вонючего кота.

– Да не может быть! – воскликнула я.

– Очень даже может, – кивнул Бейтел, – думаешь, почему с острова исчезли буйволы?

– Мы с тобой сильные, Бейтел, – сказала я, – мы с тобой сильные, вместе со всеми зверьми. Потому что мы знаем, что такое красота.

Моя последняя фраза была вообще ни к селу ни к городу, но она сработала. Бейтел кивнул, и мы встали на четвереньки на рыхлом песке и решительно двинулись следом за Диланом с Донни.

– Можно медведь посидит у тебя? – спросил Бейтел. – У самого сердца?

Я кивнула и сунула потрепанную игрушку себе под футболку.

– Так он в безопасности, – сказал Бейтел, – так Донни ничего с ним не сделает, и я могу проголосовать за тебя. У тебя теперь три тити, – добавил он со смущенной улыбкой.

В этот миг на него радостно бросился Брат Монах и облизал ему все лицо, словно это почтовая марка. Чтобы наклеить на письмо к Господу Богу. Бейтел обнял собаку и облизал ей нос в ответ.

Итоги голосования оказались ошеломительными: один голос за Дилана, один за Донни, три за Салли Мо. Но за Донни еще проголосовали Бакс и Никель, так что у него тоже было три. Как же так вышло?

Писать – это искусство вымарывать ненужное. Я уже где-то выше упоминала. Но эти четыре строчки – первые, которые я вычеркнула в своих тетрадках целиком. До этого я избавлялась только от слова «бред» – уже раз сто, но от него я теперь вроде бы отучилась. До сих пор я думала: вычеркиванием можно будет заняться потом, когда я буду знать, чем вся история закончится, когда наша героиня завоюет любовь, и я буду знать, какие факты бесполезны, потому что затягивают повествование или вообще мешают. Но эти фразы надо было вычеркнуть сразу. Не потому, что они лишние, а потому, что здесь им не место. В них говорилось о результатах выборов. Слова сами выпрыгнули на бумагу. Возможно, потому, что я так жутко злюсь. Но если их не вычеркнуть, то читатель сразу все узнает. А в книге так нельзя. Это все равно что в детективном триллере раскрыть карты в первой же фразе. Ну, к примеру: «Когда после закрытия магазина прямо за прилавком нашли старого мясника, лежавшего в луже крови, а из груди у него торчал его же собственный нож для разделки туш, и никто еще не знал, что это дело рук художника Брандана, весь остров пришел в смятение: кто же его убил?» Так писать нельзя.

В бункере было темно хоть глаз выколи.

– Ты принес свечи? – спросила Джеки.

– Разберемся, – ответил Донни.

– А еду?

– Будет вам еда.

– Когда?

– Я умер, – сказал один из братьев.

Не знаю который.

– Я тоже, – сказал второй.

После этого стало все равно, кто именно что именно сказал.

– Я ничего не вижу, – сказал один.

– Я ничего не слышу, – сказал другой.

– Я не чувствую никакого вкуса во рту, – сказал первый.

– Я ничего не чувствую на ощупь, – сказал второй.

– А пахнет только ссакой, – сказал один из двух.

– Значит, вы еще не совсем умерли, – вступил Донни, – а только лежите при смерти. Но я сотворю чудо, клянусь. Исцелю вас с помощью хлеба, вина и солнечного света.

– Ты точно нас отсюда выпустишь, если мы за тебя проголосуем?

Вот оно как, оказывается.

– И у них будут свечки и еда только после того, как мы за тебя проголосуем? – спросила я.

– Нет, черт побери, – выругался Донни, – я просто забыл. Готовил речь и так далее. Понятно?

– Эта та девчонка в очках? – спросил один из братьев.

Я включила фонарик в своем мобильнике, осветила себе лицо и постаралась скорчить как можно более страшную рожу. На миг стало тихо. Возможно, я казалась сейчас очень красивой.

– Ты разрешишь нам сходить в деревню, если мы проголосуем за тебя?

Я была сама себе противна, и весь мир тоже был мне противен, когда я им ответила:

– Ладно, если вы будете очень осторожны и будете держаться так, чтобы никто не догадался, кто вы такие…

Мне было противно, потому что в тот момент я, пожалуй, и правда думала: давайте-ка я вас подмаслю и стану главной, а потом смогу делать то, что считаю важным.

– А этот второй парень тоже здесь?

Я направила свет на Дилана.

– А ты нам разрешишь сходить в деревню, если мы проголосуем за тебя?

Предвыборные дебаты сразу набрали обороты.

– Это пусть Джеки решает, – ответил Дилан.

– Значит, если ты станешь главным, то решать за тебя будут другие?

– За него мы не будем голосовать.

– К черту Джеки!