Бред какой-то!

– Как зовут этого второго?

– Дилан.

– Дилан мудила.

Я посветила фонариком на братьев. Оба бледнющие, глаза сощуренные, как будто близнецы целый год проделывали на фабрике дыры в новых джинсах – по полцента за дыру. Бейтел и Брат Монах спрятались у меня за спиной. Я почувствовала, как мою шею лизнул чей-то язык. Чей – понятия не имею.

– Ну что, начнем? – спросил Донни. – Я первый?

Из кармана брюк он вытащил сложенный лист бумаги и принялся читать по нему. Подсвечивал написанное мобильником, а я свой фонарик направила на его лицо. Очень любезно с моей стороны. Поначалу я не понимала ни слова из того, что он говорил, потому что напряженно думала: блин, целая речь, доклад, спич, декларация прав нашего поколения, обустройство нового общества, высокие идеалы, практические решения. Язык у меня заранее окостенел, когда я поняла, что сейчас мне тоже предстоит встать и толкануть речь. Но без бумажки. Что я буду говорить? Почему Донни не предупредил, что мы будем выступать? Вообще-то все понятно. Он крыса. Но, решив, что загадаю загадку про волка, козу и капусту, я успокоилась. И дальше уже слушала без проблем.

Он отлично говорил, наш Донни. Честное слово, лучше Гитлера. Конечно, Гитлер тоже умел ораторствовать, но то и дело срывался на крик. А Донни выстраивал свою речь аккуратно. Брал не громкостью, а аргументами. Прямо хотелось за ним пойти. Но в том-то и дело: люди, у которых хорошо подвешен язык, так преподносят вранье, что начинаешь им верить, а у плохих ораторов правда получается похожа на ложь. Донни довольно-таки начитанный. Но у меня в голове книг на тысячу больше: я узнавала все, о чем он говорил. Он хотел, чтобы к власти пришли дети, – и тогда земля снова станет раем.

– Вы хотите, чтобы родителей было больше или меньше? – задал он вопрос.

Не слишком удачный.

– Больше, больше, больше! – закричали близнецы.

Бейтел у меня за спиной сказал тихонько:

– Больше.

Мы с Диланом тоже хотели, чтобы у нас стало на одного родителя больше. Подходящего нового родителя.

И только Джеки прошептала:

– Я не хочу иметь родителей, и я не хочу иметь детей, чтобы не быть их родительницей и не мучить их, поэтому я не хочу иметь мужчины.

Донни с Диланом удивленно переглянулись.

– Я не хочу иметь женщины, – сказала Джеки, – я не хочу иметь места работы.

Я посветила на нее. Она тоже была очень бледная от жизни в бункере, но ей это только добавило красоты. Волосы ее превратились в роскошную перепутанную копну и торчали во все стороны. Губы она ожесточенно сжала. Глаза горели, как угли на белоснежном фоне. Ружье лежало у нее на коленях, дулом в сторону близнецов.

Затем я направила луч на Донни. Теперь он говорил немного громче и смотрел только туда, где сидела Джеки. То, что дети придут к власти, произойдет впервые в истории, утверждал он, и это будет прекрасно, весь мир станет от этого лучше. Но на начальной стадии детям потребуется помощь. Сильный, преданный им лидер может быть очень полезен. Человек, который возьмет их за руку и будет объяснять им все, что надо, пока они всего не поймут и не научатся принимать важные решения как полноценные члены нового общества. Таким лидером готов стать он, Донни. Пока в этом будет необходимость.

– Голосуйте за меня!

Донни улыбнулся. Если бы я увидела, что такая улыбка лежит на улице, я бы наступила на нее каблуком и хорошенько бы растерла, чтобы она исчезла между плитками тротуара.

– Ты выпустишь нас на улицу, если станешь лидером? – спросил один из близнецов.

– Вы пойдете на улицу, когда я вам скажу, – ответил Донни.

В бункере стало тихо. Близнецы обдумывали услышанное.

Следующим должен был выступать Дилан, но он не хотел. Донни направил резкий луч своего мобильника ему прямо в глаза, а Дилан так же резко посмотрел в глаза Донни. Глазом не моргнув. В ярком-то свете.

– Кто хочет проголосовать за меня, – голосуйте, – сказал он, – но мне этого не нужно. Ненавижу лидеров и не имею ни малейшего желания ненавидеть самого себя.

Выглядел он потрясающе. Он не подготовил речи на бумажке, зато отрепетировал перед зеркалом.

– Зачем же тогда ты участвуешь в выборах? – спросил Донни.

– Потому что других лидеров буду ненавидеть еще сильнее, чем самого себя.

– Йес! – прошептала Джеки.

Во взгляде Дилана блеснуло пламя победы. Но он тотчас сдержался. Первый в истории политик, делающий вид, что его трудно уговорить. Но политика здесь действительно была ни при чем. Я уже писала: борьба шла за Джеки, за ее сердце, за ее руку и все прочее.

Донни сказал, что теперь должна выступить я. Если Дилан не разделяет его взглядов на государство детей, пора послушать, что предложат женщины. Он направил свет не на меня, а на Джеки, сидевшую точно больной кролик. Вернее, точно больной охотник, с ружьем на коленях.