Брейгель, или Мастерская сновидений

Потом — внезапный порыв ветра. Справа возникает круглое пятно света; оно расширяется, и мы видим молодого человека, который схватился за эфес своей длинной шпаги. Он удивлен. Он растерян. Стены, куда подевались стены? Они исчезли как скатерть, которую сорвали со стола. У комнаты нет больше ни стен, ни потолка! Как будто какой-то великан просто поднял дом вверх, убрал его из пределов видимости — так поднимают стеклянный колпак, прикрывающий блюдо с сыром. Только что уютное сияние свечей и люстр отражалось в зеркалах, заставляло вспыхивать дорогое тиснение стульев из кордовской кожи, хрустальные бокалы и вазы; пиршество подходило к концу, гости смеялись, и играла музыка; соседка наконец удостоила меня благосклонным взглядом. И вдруг стены пропали. Не то чтобы они стали прозрачными как стекло — нет, мы все в самом деле оказались на улице. Мы — в саду, где-то в сельской местности. Я протягиваю руки и касаюсь лишь воздуха. Мои пальцы не встречают сопротивления. Поднимается ветер. Я ощущаю дыхание ветра на лице, чувствую его кожей ладоней. Я делаю вдох и улавливаю слабый запах гниения. Пытаюсь дышать глубже и теперь уже точно узнаю этот жуткий трупный запах. Запах смерти проникает мне в горло. Где же тот приятель, к которому я направлялся, чтобы выпить за его здоровье? Сейчас темная ночь — но я вижу все так же отчетливо, как днем. Рядом со мной два голоса продолжают петь о любви. Но какой странный шум на дорогах, как скрипят колеса телег! И эта отвратительная вонь протухшего мяса, которую доносит сюда ветер! Мое бедро еще касается круглого стола, накрытого белой скатертью — слишком белой в этом грозовом свете. Хотя обычно я не теряю мужества, сейчас меня охватывает леденящий страх. И этот шут, одетый в красно-белое домино, который пришел показывать нам фокусы, — я понимаю, почему он в ужасе пытается залезть под стол, укрыться за белой скатертью, словно испуганный пудель. Но я — благороден, молод, здоров и потому достаю из ножен мою длинную шпагу…

За спиной молодого человека, на этом круглом белом столе (белом, как ноябрьская луна или как восковая свеча у постели умирающего) прямо посередине стоит оловянное блюдо; на блюде помещается чаша, а в ней — глаз. Глаз? Нет! Пустая глазная впадина, которая пытается рассмотреть что-то, выглядывая из-за края чаши. На блюде, в чаше, лежит голова мертвеца — как десерт, который только что подали на стол. Голова смотрит на нас и, кажется, смеется над тем фарсом, что сейчас разыгрывается перед гостями. Точнее, не голова — перепачканный землей череп.

Слышится шум ветра, к которому примешиваются неясные крики, стоны, хихиканье трещоток. Любовный дуэт в итальянском стиле пока не прерывает своей плавной беседы и кажется безмятежной баркой посреди бушующего моря. Но к кавалеру уже обращается другой голос — голос скелета. «Твоя соседка, — шепчет он, — прелестная, остроумная и учтивая соседка, которая только что ответила на твои слова, порозовев от смущения, — ты о ней больше не думай. Я обнял ее за талию, дотронулся до ее груди — сделал то, что мечтал сделать ты. У нее цветущая плоть — а я сух и тощ. Она вскрикнула, взметнув вверх широкие рукава с меховой опушкой. Ее малиновые уста уже открылись, чтобы издать звериный вопль! Она пока не дается мне, ускользает меж пальцев. Действительно, что касается моих уст, то они не пахнут амброзией. И лицо у меня излишне худое, с провалами вместо глаз, и волос совсем нет, и мои замшелые ребра видны, ибо я гол как собака. Твоя возлюбленная, так часто вызывавшая у тебя приступы ревности, сейчас недаром отводит глаза: она уже увидала монаха в зеленой рясе, который несет ей рагу из черепа и костей. Увидала, что башку этого зеленого монаха украшает шутовской колпак с длинными ушами».

В нескольких шагах от пиршественного стола — напряженная фигура ландскнехта в безвкусном франтовском одеянии (пышные рукава с прорезями, чрезмерное обилие лент). Ландскнехт сражается со скелетом, закутанным в саван; но скелету, похожему на кузнечика (он опирается пяткой на каску убитого солдата), удается заблокировать в воздухе меч своего противника и одновременно затянуть веревочной петлей его бедро. Издали их можно принять за танцоров на свадьбе, выделывающих замысловатые па! Солдат рядом уже упал, сраженный косой другого скелета, который сейчас его прикончит. Какой-то крестьянин швыряет скамейку, обороняясь от целой орды нападающих. Всадник в покрытых пылью доспехах застыл в неподвижности, как пень. А что еще остается делать? Те, кто нападает на нас, — уже мертвецы. Их латы — саваны, их укрепления — груды костей! Все игры и игральные жетоны, карты, стаканчики для костей, триктрак и «жаке»[61] вперемешку валяются в траве — в этой партии нам не выиграть. Один мертвец твердой рукой поднял фонарь и светит мне в лицо. Другой уже успел порыться в наших шкафах, облачился во что-то золотисто-желтое и нацепил на себя карнавальную маску; он, как заправский кравчий, выплескивает в ручей вино из наших серебряных кувшинов.