Брекен и Ребекка

Келин, которому довелось собственными ушами слышать этот лай и разглядеть пса так же отчетливо, как освещенные солнцем скалы, сложил песню, в которой говорится о том, как Гелерт вернулся из долины и принес на себе крота, которого никому из них не случалось видеть раньше.

Ребекка никогда и никому не рассказывала в подробностях ни о своем путешествии в Шибод, ни о встрече с Гелертом, хотя она могла бы подтвердить, что многое в песне, сложенной Келином, чистая правда. И хотя Гелерт не таскал ее на себе, он неотлучно находился при ней на протяжении всего пути по долине и по Кумеру, заботливо следя за каждым ее шагом, хотя наверняка не раз подумал, что она двигается чересчур медленно.

Несмотря на его грозный вид и гигантские размеры, Ребекка сразу поняла, что он не причинит ей зла, она не испугалась его так же, как когда-то не испугался Мандрейк. Разве можно бояться пса, который так терзается от неясной тоски? Возможно, он почувствовал, что она сродни Мандрейку, кроту, похожему на чудовище, и подумал, что все они необычные существа, наделенные невероятной силой, которая так странно действовала на него и повергала его в трепет. Поэтому он постоянно следил за Ребеккой, то забегая вперед, то снова возвращаясь, а затем опять устремлялся вперед, зовя ее за собой туда, где ее ждали другие кроты.

Двигалась она и вправду медленно, но Гелерт не догадался, что она беременна. Никто не знает и уже не узнает никогда, кто был отцом ее кротенышей. Но то, что она забеременела, было вполне естественно, ведь с приходом весны наступила пора брачного сезона, а Ребекка так давно мечтала завести собственных малышей. Возможно, она боялась, что такая возможность больше ей не представится. Возможно, где-то на подходе к Шибоду ей повстречался крот, почуявший в ней желание и не испытывавший перед ней боязни в отличие от обитателей Данктона.

Когда ее нашел Гелерт, время родов уже приближалось, и вполне возможно, она согласилась бы продолжить путь верхом, как об этом поется в балладах, если бы не тревога за судьбу потомства. В этой истории есть, моменты, о которых в аффингтонских хрониках не говорится ни слова.

Быть может, она догадалась о том, что Гелерт ведет ее к Брекену и Босвеллу? Быть может, она услышала зов Брекена? Или ее удивительная интуиция позволила ей почувствовать, что все время, пока она с трудом пробиралась по каменистым тропам Кумера, в вышине над обрывом стояла старая самка, ощущавшая ее приближение, которая пела, перекрывая шум ветра, песню на древнем языке Шибода, предчувствуя возвращение Мандрейка, проливая слезы и ликуя?

?

Жизнь и смерть, мучение и наслаждение — все едино, и все это не имеет значения, и неважно, пребываешь ты в добром здравии или страдаешь от болезни. «Все едино» — эта мысль являлась лейтмотивом мучительных размышлений, одолевавших Босвелла в долгие, пронизанные болью дни, потянувшиеся чередой друг за другом после того, как Гелерт покинул их.

Брекен заботился о том, чтобы раздобыть пищу и хоть немного покормить Босвелла. Он все время изыскивал разнообразные способы, чтобы приободрить Босвелла и не дать ему погрузиться в уныние, подтачивающее силы, необходимые для того, чтобы остаться в живых.

Между тем, кто находится при смерти, и тем, кто неотлучно находится при нем и видит, как раненый истекает кровью, содрогается от боли, порой пытается улыбнуться, а порой трясется от страха, и слышит отчаянные жалобные стоны, ощущает тяжелый запах, сопровождающий угасание жизни, возникает теснейшая связь. Теснейшая связь и сознание того, что происходящее является своего рода тайной, и поэтому впоследствии тот, кто ухаживал за больным, старается забыть обо всем, что ему довелось увидеть и услышать. Подобно матери, которая не испытывает отвращения к обделавшемуся малышу, тот, кому приходится ухаживать за умирающим другом, без тени омерзения смотрит на чудовищные процессы распада живой плоти.

Такая же связь возникла между Босвеллом и Брекеном. Но есть существенная разница между раненым, прихворнувшим и тем, кто одряхлел от старости. Страдания, которые испытывает раненый, могут подорвать в нем волю к жизни, а без нее ни одно существо не смогло бы появиться на свет, взглянуть на окружающий его мир и рассмеяться.

День проходил за днем, а Брекен почти ни на минуту не смыкал глаз. Чувствуя, что Босвелл, которого он любил всем сердцем, постепенно утрачивает желание бороться со смертью, он постоянно говорил с ним, старался напомнить ему обо всем хорошем, что довелось им повидать в жизни, о каждом из ее драгоценных подарков.

На спине у Босвелла зияла глубокая рана, которая хотя и не воспалилась, но заживала плохо и причиняла ему такие муки, что он, казалось, был уже не в силах противиться смерти. Босвелл лежал на животе, почти не шевелясь, склонив голову набок: так ему было легче дышать. Лапы у него стали слабыми, как у крохотного кротеныша, и, хотя Брекен исправно кормил его измельченной в кашицу пищей, ему удавалось проглотить лишь малую часть из того, что тот давал ему, а остальное тут же срыгивал.