Бремя

Я вышла из автобуса в Манхэттене и очутилась в окружении небоскребов, невиданной человеческой дерзости. Сейчас не помню, что именно произошло — случился ли обычный обморок, но я потеряла сознание (потом выяснилось, утратила и долгосрочную память), сумка с документами, небольшими деньгами и контактным телефоном были украдены.

Сейчас осталось только ощущение странной немоты всего окружающего от тех дней. Мне казалось, что я двигаюсь по острому рубцу высокой крыши и кто-то настойчиво пытается столкнуть меня вниз. Зову на помощь, но, как в ночном кошмаре, — голоса нет, будто сам воздух отказывается оглашать мой крик.

Только в «Желтом круге», очнувшись наполовину, я смогла снова говорить и слышать себя. Там я назвалась Ванессой. Впрочем, Ванесса жила во мне давно. И об этом мне тоже хочется рассказать при встрече. Если когда-нибудь наша встреча состоится. И там встретилась с Эрикой. Нас что-то мгновенно привлекло друг к другу. Потом, когда я жила в доме миссис Харт и Эрика среди ночи повела меня в запретную мастерскую своего отца и обнажила полотно, на котором мой молодой Дед с сынишкой шел с рыбалки по зеленому холму, я поняла, что это было. Интуиция крови, инстинкт любви... Память моя к тому моменту еще не восстановилась полностью. Однажды, решившись рассказать Эрике о себе и о нашем общем Деде, я уже почти все вспомнила, исключая, может, какие-то детали. Странно, но Эрика совсем не удивлялась тому, что слышала, и казалась очень счастливой. Верила всему — от первого до последнего слова. Мы смеялись и плакали тогда, узнав, что мы сестры, радовались, что нашли друг друга. Эта была последняя наша радость перед тем, как Рика ушла совсем. И я все время мучаюсь, не я ли своим откровением подтолкнула ее к кризису, к последнему краю.

Но я помню, как встретившись, не зная еще в самом начале, что были сестрами по крови, из двух одиночеств мы сотворили двух сестер. Наверное, встреча наша запоздала. Эрикина болезнь зашла слишком далеко. Я опять осталась совсем одна.

Что бы стало со мной, если бы ты не появился в моей жизни? Спрашиваю теперь себя, и каждое из возможных предположений представляется невозможным. Случилось то, что должно было случиться. Ты появился. Не задавая вопросов, не требуя объяснений, пришел, и я дала тебе спасать себя, продолжая настойчиво разрушать тебя самого. Чего я хотела? Какой любви? Если через твою, самую искреннюю, переступила...

Знал ли ты обо мне и Андрее? Мне кажется, что знал. Но почему молчал? Почему выбрал остаться со мной, зная все, зная даже о ребенке? Никогда мне не понять этого. Чтобы понять, нужно такое же сердце, как твое. Нужно твое сердце.

Дорогой мой, сегодня я ухожу. Ухожу из дома, в котором не имела права находиться ни одного дня. Ухожу к себе, настоящей... Мне кажется, в детстве я была такой, какой ты любил меня, и часто вижу нас вместе там, далеко, рядом с виноградными полями. Вижу высокое небо над нами, и все вокруг — оранжевое, оранжево-красное, алое, ало-золотое от солнца и радости. Как странно, что мир тот, прошлый, представляется не позади, а впереди. Может, так оно и есть. Он — впереди. Значит, надо идти. Знаю, дорога будет долгой и нелегкой, но не это страшит меня. Страшит то, что, как никогда прежде желая возможности нашего с тобой будущего, вероятно, не встречусь с тобой. Это мучает неизмеримо сильнее. Но я исчерпала все свои шансы на счастье жить с тобой и умереть с тобой...».

* * *

Ванесса оставила письмо на столе, закрыла апартаменты, положила ключи в заранее приготовленный пакет с адресом Кэтрин Файнс и запиской внутри (лично в руки), содержащей одну лишь строчку: «Простите за все. Прощайте», и зашла в ближайшее почтовое отделение.

— Здесь нет обратного адреса, — возвращая пакет в окошечко, сказал клерк. — Вы забыли обозначить ваш адрес.

— Извините, — ответила Несса, и вписала: «И.Вольнова. Почтовый ящик № 7. Нью-Йорк. 11101».

Клерк удовлетворился и этим.

— Тяжелый день? — улыбнулся он сочувственно.

— Тяжелый, — ответила Несса.

— Надеюсь, завтра будет легче.

— Надеюсь, что завтра будет.

Клерк снова улыбнулся.

— Да, вы правы, мисс, — снова улыбнулся клерк, и на большом лице его пролегли глубокие складки. — Сегодня — это все, в чем мы можем быть уверены... Желаю вам всего хорошего, мисс.

— Спасибо. И я — вам.

Она вышла на улицу, покрепче прижала сумочку с паспортом и кошельком с пятью двадцатидолларовыми купюрами и двинулась в путь. Город вдруг затаился, умолк, так что слышно было, как стучало взволнованное ее сердце.

* * *

— О чем ты думаешь? — спросила она меня.

— О тебе, — ответила я. — О том, куда ты идешь.

— Ты знаешь, куда мне идти?

— Нет. Но знаю, что тебе нельзя было оставаться.

— Теперь у меня нет дома...

— То был не твой дом.

— А где мой дом?

— Там, где тебе не надо скрывать свое имя.

— Я скрыла имя, чтобы не оказаться на улице...

— И все равно оказалась на улице.

— Да, все равно оказалась на улице.

— Ты помнишь тот первый день в Нью-Йорке? Помнишь, как из аэропорта ты поехала в город?

— Помню.

— О чем думала ты тогда?