Бремя

А Ритка? Ритка после трагедии в ночлежке клятву себе дала, что бросит наркотики и с мужиками безобразия всякие, и, как только кончится суд над Робин, а Несса поправится, уедет к детишкам в Техас, сама о них заботиться станет, работать начнет... Так ей захотелось угла для себя и ребят, уютного гнездышка, ведь и годы уже подпирают — сорок скоро, и жизнь проходит, а она все порхает, да покуривает: «Тьфу, самой за себя противно!». Но сейчас главное — Несса. Держись, девчонка. Неправда — выкарабкаешься. Ну и что — шрамы. Не в красоте — счастье. Плевать на мужиков. И все же, как эта стервятина смачно расписалась... Надо бы в церкви свечку поставить, чтобы рубцы прошли. Да дорогу туда не знает. Не знает, где встать, куда кланяться. Вот ведь, как человек самоустроился: пока беда не грянет, о Боге не вспомнит. Может, и от нее Лорд давно отвернулся, как она от него. Но если и так, то и винить некого — сама оторвалась. Как ветка от ствола. И носит ее ветром туда-сюда, куда попало. На что теперь годится? На удобрение, разве, когда совсем сгниет. И то хорошо, если что доброе потом из той ложбинки вырастет... А может, такой же сорняк. И все-таки, неужели Бог и вправду есть? Тогда за что ж Магду и Нессу? Ведь они-то уверены в Нем были? Непонятно все и страшно...

После инцидента женщин распределили по разным боксам, Даяну забрала дочь, прослышав о случившемся в ночлежке. В казарме же наспех сделали ремонт, и не успела просохнуть краска, заселили очередных бездомных. А через несколько дней на стенах проступили темные пятна — брызги крови — известный росчерк зла человеческого. Как то поживется там новичкам? Перелом в состоянии пациентки наступил утром двадцатого марта. Было воскресенье — малая отметка между настоящим и будущим, седьмой день после трагедии в приюте и первый (по американскому календарю) день весны. Чуть приоткрыв веки, и сразу ощутив поток света, бьющего сквозь стекло узкого окошка, Ванесса спросила:

— Какое сегодня число?

И чей-то тихий, незнакомый голос ответил по-русски:

— Двадцатое. Двадцатое марта.

Март. Женский месяц. Ожидание нежности. Подснежники. На влажных, волнистых холмах там, дома, рождалось их столько, сколько звезд на небе. Ночью — звезды, утром — подснежники. Чтобы не унывала земля, чтобы не теряла надежды. Так вот и она сама, тоже часть земли и неба, нуждается в звездах и в подснежниках. Для чего же еще она осталась в живых — как не для того, чтобы и через нее продолжалась надежда? Такой вот неистребимый элемент вечности в маленькой судьбе...

— Хорошо, наверно, на улице?

— Тепло. С утра солнце открылось. Снег начал таять.

— А что был снег?

— Метель мела.

Несса потрогала слабой рукой щеки и лоб. В коже чувствовалось жжение и неприятное натяжение, какое бывает от сильного мороза, но боли не было.

— Что с моим лицом? — спросила она и напряглась, жар подступил к голове. Что стало с лицом? Она вспомнила, что эта мысль тревожила ее даже в забытьи.

— Швы сняли. Раны понемногу начали заживать. Все будет хорошо. Время берет...

— А кто вы? — повернулась Ванесса к женщине, и только тогда увидела, что одета сиделка в черное и длинное и голова повязана. — Вы же не медсестра?

— Нет. Не медсестра. Я в монастыре служу.

— Монахиня?

— Монахиня. Агафия.

— А как вы здесь оказались?

— Услышала о вас от прихожан, в статье читала, вот и приехала. Может, помощь, какая понадобится.

— В статье? В какой статье?

— В русской газете... Вам если сейчас жить негде, может, у меня остановитесь? На двоих места найдется...

— А что меня уже выписывают?

— Скоро. Через дня два, пожалуй, выпишут. Они вас дольше в госпитале держать не могут. Свою работу сделали. Вам теперь нужен домашний режим. У вас, конечно, замечательные подруги. И все хотят помогать. Но мне думается, обратно в ночлежку вам нельзя. Поедемте со мной? Поживете, пока не окрепните.

Лицо монахини, как и голос, излучало спокойствие. Полное отсутствие следов задавленных страстей. Чистая гладь. Божья благодать. Кожа — бледная, аж светится, а кисти рук — тонкие, прозрачные, словно из воска, от худобы плеч согбенная фигура кажется немощной, но в общем облике угадывается сила и хрупкая грация — качества, редко существующие в человеке одновременно. И текут теплые ручьи из глаз. С ней — уютно. С ней хочется уехать.