Бремя

Ванесса смотрела во все глаза, не отрываясь, давно не встречала она такой прекрасной простоты. Лицо монахини — особенное женское лицо — красота, возведенная в степень молитв: прозрачная кожа, не знающая макияжа, веки, оттененные синевой ночных бдений, и тепло изнутри, в каждой черточке — чистота честности — посрамление страстям. Такое лицо нужно заслужить. Оно, как награда, в ежедневной борьбе с помыслами. Интересно, с какими демонами им пришлось воевать? И пришлось ли? Да в каждой ли женщине идет борьба? Боролась ли Ева с собой прежде, чем нарушила запрет и произнесла: «Вкусите и станете...» по коварной подсказке лукавого? Так Васса рассказывала и плакала тогда, но не были понятны ее слезы, а теперь — понятны. Теперь вот и самой хочется плакать о первой из нас, хотя сначала о себе, о том, что сама натворила. Грехи нам по наследству достались. Хоть и каялась Ева потом всю жизнь, если ни рук не посмела открыть, спрятанных в одеждах, ни глаз поднять, ни самочинно коснуться Христа, нисшедшего во ад для спасения праведников, но, моля, ждала, пока Он первый обратится к ней и вызволит. И все же... что было бы, если бы она сразу, в день разоблачения греха взяла вину на себя и не указала на змия? Могло ли человечество из-за одного только ее раскаяния пойти в другую сторону? И если могло, тогда не покатилось бы так страшно по земле колесо смерти...

— Несса, вам надо. Вы после болезни, — угощала матушка Агафия, подкладывая в ее тарелку вареную картофелину с зеленью.

Все-таки необыкновенный у нее взгляд — нет в нем ни вопросительных, ни восклицательных знаков, ни пространных многоточий, ни порывистых тире, лишь кроткая точка в конце предложения. А что в самом предложении? «Я не знаю, Бог знает». И все. Конец метаниям, сомнениям и мятежу. Вот с кем нужно говорить о смысле и бессмыслице жизни. Жаль, что матушка не очень разговорчива, сама никогда не начнет, а только слушает, да осторожно, подбирая слова, отвечает. Конечно, не в интеллекте здесь дело: поутру заглянула Ванесса как-то в матушкину келью — раскладушка, тумбочка, похожая на ту, что у нее самой была в ночлежке, а остальное — книги, книги, открыла одну, и с первых же страниц двинулась душа и полетела, оставив далеко позади беспомощную, «образованную» мысль:

«Я — серна. Во вселенной я чувствую скорбь. Давным-давно кто-то изгнал на землю все скорбное во всех мирах и из этого отлил мое сердце. И с тех пор я живое чувство скорби. Живу тем, что из всех существ и всей твари высасываю скорбь.

...У меня есть слезы на каждого... не смейтесь обо мне. О смеющиеся! Я изумлена сознанием того, что в этом горестном мире есть существа, которые смеются. О проклятый и самый проклятый дар: смеяться в мире, в котором кипит скорбь, клокочет боль, опустошает смерть! Какой дар обреченных!.. Я вспоминаю, припоминаю, что эта земля когда-то была раем, а я — райской серной. О воспоминания, от которых я восхищенно понесусь из радости в радость, из бессмертия в бессмертие, из вечности в вечность!

Любая грубость для меня — целая смерть. Больше всего грубостей я претерпела от того существа, что зовется человеком... Поэтому я боюсь человека, каждого человека, кроме доброго и нежного»...

«Серна в потерянном рае. Исповедь». Автор — Преподобный Иустин, святой, монах, профессор, сын, мужчина, мученик совести, чья благость преодолела границы пола, пределы времени и пространства и доказала бессмертие души. Плач его серны — плач и о Нессе тоже, которую он не знал, но из-за которой страдал. Какая, страшная сила мести тянет ее казнить Робин, казнить медленно и осознанно, чтобы и она была в сознании, чтобы и она знала, за кого казнится, за чьи муки, но... райская серна не дает ей теперь выбрать это.

«Может, достаточно казней? — тихо говорит она. — Посмотри вокруг: палачей и судей уже неизмеримо больше, чем обвиняемых, и, хуже того, сами обвиняемые уже обратились в обвинителей. Смотри: идет по земле нескончаемый суд каждого над каждым и не видно ему конца».

Где же поставить пресловутую запятую в сермяжной дилемме: «Казнить нельзя помиловать»? То, к чему склоняются чувства — совсем не то, что подсказывает совесть: «Казнить нельзя, помиловать!».

* * *