Бремя

«А ведь мы, наверно, одного возраста, — подумала Ванесса, быстро обретая прежнюю полноту чувств и памяти, — может быть, даже из одних мест. Судьбы разные. Разная мера чистоты. Интересно, как она боролась с искушениями? Ведь не могло у нее не быть искушений? Бес не сам переступает порог твоей души, а приглашает к себе. Он работает только с добровольным клиентом. Его дело охмурить. Твое дело отказаться и не переступить. И если начать вспоминать сейчас свои грехи — странно, это почти физическое ощущение, что совершались они в доме нечистого, в его одобрительном присутствии. Точно помнит его присутствие и его одобрение и когда изменяла Артуру с Андреем, и когда теряла ребенка в долгоиграющем мрачном припадке отчаяния. Была и пребывала в его норе, потом хватило сил выйти и начать искать дорогу в противоположную сторону, но вот опять — вон он сидит и манит, и тычет из желтого угла длинным кривым пальцем: «Э-ээ, говорил я тебе. Ну, что может быть еще в этом мире, кроме тумана и страдания, возвращайся ко мне, Бог твой далеко, а я всегда — рядом». Как волчья ягода, зреет ненависть и желание мести не за себя только, не за свое даже изуродованное лицо, а за Магдалину, за Джонни...».

— А ваш монастырь далеко от Нью-Йорка, матушка? — пытаясь остановить поднимающуюся внутреннюю бурю, спросила Ванесса.

— Далековато. Четыре-пять часов на машине. Но теперь дороги получше. Да ведь нам, куда торопиться. Поедем потихоньку, с остановками.

— Вы что сами за рулем?

Матушка Агафия смущенно улыбнулась.

— Пригождается иногда.

Но не ушло смятение, и Несса не удержалась выплеснуть, что вскипело с первой минуты, как матушка Агафия представилась ей:

— Мою подругу убили... В то самое время, когда она только верить начинала. Как монашество такое объясняет? — вопрос прозвучал болезненно и зло. Сама того не ожидала.

— Монашество ничего не объясняет, — примирительно ответила матушка, — монашество молится... призвано молиться.

— Но люди простые — не монахи — хотят объяснения. Почему Магдалина? А не я, например, я — грешнее, намного грешнее — или не Робин, убийца? Вы слышали, что у Магдалины сынишка десятилетний остался?

— Слыхала.

— Ну и что вам ваше прозрение подсказывает? За что он-то наказан?

Матушка Агафия опустила голову и молчала, может, молилась про себя, может, ответа искала. В конце концов сказала:

— Я не знаю, Бог знает.

— И это не мешает вам верить? То, что вы ничего не знаете и ничего объяснить не можете?

— Наоборот, помогает. Мы многого не знаем здесь. Там все откроется, что здесь непонятно и страшно.

— А если этого «там» нет, а есть только «здесь»?

— И неверие там разрешится. Вот это я, пожалуй, единственное, что хорошо знаю; то, что в ином мире все разрешится. Да вы ведь, мне говорили, тоже христианка?

— Христианка, только в уме — одни вопросы... Значит, какая я христианка?

— А вы пока отложите их, вопросы свои. Вам пока нельзя ими мучить себя. Я тоже так делаю, когда уж слишком непонятно. Обхожу их, потому что ум у меня небольшой, на него никак не могу полагаться. Потом, глядишь, ответы сами собой появятся.

Усталость снова накатила волной, и Несса закрыла глаза, но не ушла в себя, а начала думать. Почему-то отчетливо вспомнился разговор с князем Львом Николаевичем Мышкиным в палисаднике «Желтого круга». Галлюцинация, конечно, теперь-то она это понимает, но насколько живая и реальная, насколько каждое слово отчеканилось в сознании. Для чего? Что все это значит? Ведь и с ним она о том же говорила. «Вы, Ивана Ивановна, ум в сердце опустите и ждите, — советовал он. — Увидите, что будет». «Что же будет?», — спросила она тогда. «Ум сердцу подчинится». Да разве и Васса ни твердила ей: «Человек сердцем любит — не умом, значит, сердцем и верит — не умом. В голове — все мешанина, оттого она и кипит, и бунтует». Против кого же? Против Бога? Значит, догадывается ум, что Бог существует, только воле Его противится, смириться не хочет. И сама Ванесса, после убийства Магдалины, на пороге чего сейчас — мятежа или добровольной капитуляции? Но и в том и в другом, ей нужна опора. В одиночку она слишком слаба. Не телом только, но духом, прежде всего. Ей необходим кто-то рядом, защитник, брат, сестра...

— Я поеду с вами. Если вы все еще не против, — попросила Ванесса. — Спасибо за приглашение.

— Господа благодарите, не меня, милая.

— Спасибо Господу, — прошептала Несса. — Благодарю Тебя, Господи, — повторила про себя.

Она уже очень устала и от разговора, и от пережитых эмоций, и сон, на этот раз более ровный, сморил ее.

* * *

Через три дня Ванессу, действительно, выписали. Перед выпиской в палату пришли подруги по приюту. Сидели рядышком, помалкивали, Даяна плакала. Матушка Агафия повязала Ванессе платок: до сих пор ни разу не взглянула Несса в зеркало, лишь при выходе из госпиталя мельком увидела в стеклянной мутной двери чужое, словно напуганное приведение, свое собственное отражение, и отпрянула в мгновенном шоке, но в следующую секунду шагнула дальше, опустив глаза.