Бремя

«Он не знает, кого любит. Что если открыть ему все прямо сейчас?», — думала она. Артур прервал свой рассказ и посмотрел на жену ласково-вопросительно, ему показалось, что она что-то сказала, но Несса успокоила его взглядом: все в порядке, мне хорошо, я слушаю тебя...

Да, о чем это он говорил? О том, как отец однажды взял его с собой на старое озеро, расположенное недалеко от индейской деревушки, на рыбалку, и их встретил лодочник, старый индеец, шаман, ходивший в одиночку на медведей и носивший на шее ожерелье из самолично добытых в схватках с ними медвежьих когтей; втроем они отплыли от берега, и, как только отплыли, началась страшная буря, и лодку потопило, и шаман, не снимая тяжелого ожерелья, вытащил их на себе обоих на берег. А потом они грелись у костра, не веря своему спасению, и вдруг небо задрожало, раскололось и расслоилось, и что-то внезапно взорвалось в нем, и звезды одна за другой начали падать вниз, в озеро, освещая все вокруг необычайно ярко, поджигая даже воду в озере, и Артур говорил, что в ту минуту, мальчиком, наблюдая за ликующим, стремительным светом, он испытал самое сильное впечатление детства — священный ужас и одновременно священный восторг причастности к чему-то непостижимому. Шаман потом сказал, что человек, однажды увидевший звездопад, навсегда освобождается от страха смерти.

— Ну и что? Ты освободился? — спросила Ванесса.

— Нет, — ответил Артур, помолчав, и добавил тихо и серьезно: — От страха смерти я освободился, когда увидел тебя.

Уже опустилась глубокая ночь, а они все сидели на террасе, взявшись за руки, близкие и далекие, и каждый думал о своем.

«Я расскажу ему все… — обещала себе Ванесса. — Когда-нибудь... наступит день...».

* * *

Чтобы чем-то заняться, Ванесса решила прослушать в университете начальный курс по психологии. Она не простила психиатрам трагедию Эрики и свое принудительное заключение в «Желтом круге». Страх и унижение, пережитые в том отвергнутом Богом «Сoо-Сoоs nest», до сих пор не давали ей уснуть по ночам. Она не забыла многого. Не забыла тот день, когда после вынужденного первого интервью с дежурным, диагностирующим врачом, прежде чем перевести ее, совершенно подавленную и растерянную, из приемного отделения наверх, в палату, две приземистые санитарки измеряли и взвешивали ее на круглых весах, как кусок говядины, записывая параметры в блокнот, а потом приказали раздеться донага и так держали некоторое время взаперти в холодной комнате, пока одна из них наконец не принесла госпитальную робу нужного размера — Ванесса слышала потом, как они смеялись за дверью, отпуская скабрезные шуточки по поводу особенностей ее телосложения, слышала их хриплые гадкие смешки. Как можно такое забыть? Лекарства, которыми ее лечили, подавляли и уничтожали малейшие проблески возвращавшегося самосознания. Ванесса не забыла и то, как после выхода из долговременного обморока отчаянно цеплялась за раздробленные фрагменты мыслей, чувств, воспоминаний, особенно из детства, чтобы восстановить утрачиваемую личную цельность — и как после очередной инъекции накатывала полая, гулкая пустота, бессмыслие и невыносимая апатия с возникавшим неожиданно, как призрак из-за угла, ужасом — во что же она превратилась, кто она теперь — без прошлого, без памяти? Она двигалась тогда вне времени, как изгой — время отталкивало ее и текло вне, не принимая в привычное течение, как ни пыталась Несса войти в него и снова ощутить принадлежность к нему, стать его частью — терялись минуты, часы, дни, кто возвратит их?

Нет, она не простила многого. И все же ей хотелось разобраться, что случилось с Эрикой и что происходит с ней самой, пока балансирующей на грани здравого смысла, но чувствующей каждый день глубокую внутреннюю тревожную разъединенность. С чем или с кем? Однако психологические теории, часто противоречащие или опровергающие одна другую, неспособны были дать ответы. Казалось, тайная причина душевного заболевания человека не только не открывалась в них, но еще больше запутывалась. Нечто важное, некий краеугольный элемент оставался за полем зрения этой самонадеянной науки — и этим элементом была сама живая, ищущая и страдающая душа человека, сломленный его дух. Нет, не становилось душе легче и покойнее в присутствии психиатров, наоборот, скукоживалась она и падала, напуганная, в дебри депрессии. Поэтому и закрыли тебя в желтых стенах, что ты не способна отдавать отчета в своих поступках и мыслях, потому и спрятали от общества, чтобы обществу было спокойнее без тебя.

Несса вспоминала Вассу, однажды вылечившую ее — давно, кажется, в другой жизни — от тяжелого эмоционального расстройства. Как удалось это совершенно непосвященной в изыски психологии деревенской женщине? Какими же средствами она поставила ее тогда на ноги и вселила силы? Только жалостью и любовью. Но любовь и жалость — из другого измерения и не вписываются в концепцию классической психологии.

* * *