Бремя

— Гостей лучше пригласить заранее, так по крайней мере отделаемся от них в один вечер, как ты думаешь? — советовался Артур с женой за неделю до своего дня рожденья. — Я обо всем, позабочусь. Твоя роль — быть со мной рядом...

И вот Ванесса впервые — хозяйка вечера. Кто бы мог подумать? Уж точно, не она о себе в такой роли.

Есть что-то невротическое в многолюдных семейных празднествах, некоторая ненатуральность, показное счастье, заемная веселость, как будто и сама жизнь берется взаймы, напрокат у кого-то другого, более благополучного, успешного и близкого к воображаемому идеалу. Люди постоянно преувеличивают себя, особенно на таких вот вечеринках, богатых вечеринках преуспевающих джентльменов и избалованных дам. В серо-голубом шифоне, с дымчатым отстраненным взглядом встречает гостей хозяйка дома. «Вы замечательно выглядите, — говорит она, улыбаясь, женщинам. — Рада познакомиться», — чуть сдержаннее приветствует мужчин, подходящих к ней с легким поклоном. Действительно, как все милы. Какие прелестные люди, прелестные люди. Как довольны они собой, жизнь нам должна, ну, конечно, жизнь нам должна, потому что мы заслужили... Ведь все у нас по высшему классу, и одежда, и лицо, и тело, и мысли... Ей никогда не стать одной из них. И они это знают, и Артур знает... А в чем различие? В ранимости, в нездоровом восприятии себя и всего, что окружает. Посмотрите на них — никаких следов болезненности, невротичности, интересно, каким образом люди достигают такой удовлетворенности собой, какое полное душевное здоровье, действительно, зачем копаться в нюансах, комплексы не для нас... «Как все же я их презираю... Но в то же время и боюсь, будто своим бьющим через край благополучием они посягают на мое право страдать, — думала Несса, — ненавижу их за это их показное здоровье и довольство. Да что это на меня нашло? — одернула она наконец себя, — чем я-то лучше? Они, по крайней мере, живут в своей стране и под своим именем».

Так она и ходила среди гостей — нервы вместо кожи — но никто ничего не заметил: все затмила сдержанная, но обворожительная улыбка, выручавшая часто в подобных ситуациях и не сходящая с ее губ. Маленький, поживший профессор стоял рядом, сверкая дорогими линзами, и не хотел отпускать ее руки. В нем все было узким, мелким — голова, глаза, руки, ноги, даже улыбка, будто приклеенная к синеватым тонким губам, но держался он с вычурным достоинством, вероятно, ощущал себя интересным и исключительным. Впрочем, это ей тоже могло показаться, учитывая особенно дурное сегодняшнее настроение.

— Очень, очень приятно наконец познакомиться с супругой моего лучшего студента. Вы знаете, что ваш муж был лучшим моим студентом в университете?

— Я даже не сомневаюсь в этом. Артур не может быть не лучшим. За что бы он ни брался...

— Согласен. Так же, как и в выборе жены.

Профессор осклабился, Несса смутилась. Ох, как омерзительны эти молодящиеся старички с апломбом неотразимости. Они все таковы, если у них есть деньги и хотя бы некоторое преимущество, хотя бы некоторая власть. Нет ничего отвратительнее богатенького старика, пытающегося мнить себя молодцом и начинающего в пятьдесят-шестьдесят жизнь сначала. Ей вспомнился недавний случай, произошедший с ней самой в колледже, когда, спеша на лекцию, она поднималась по круглой лестнице в аудиторию, и уважаемый университетский авторитет, доктор наук и декан факультета, шедший следом, ускорил шаг и настиг на последних ступеньках, и, поравнявшись, вдруг мелко задрожал и в следующее мгновение впился в ее губы мокрым ртом, и смешанное чувство неловкости и омерзения ошеломило, но она, как можно вежливее, отстранилась, а на следующий день сладострастник опять оказался рядом и только наклонился и прошептал доверительно: «Я был так замечательно возбужден вчера. Замечательно возбужден...». Сейчас она в одно мгновение вспомнила это и, почти выдернув руку из потных ладоней профессора, отошла к другим гостям.

Прибыли миссис и мистер Файнс, элегантные и вежливо-холодные — не хотела бы Несса знать, что они о ней думают. Мать Артура все еще хороша собой — высокая, статная, безупречно безучастная, будто вынужденная присутствовать здесь, где никто ей не ровня, хотя вполне может быть надменность — лишь защита, все же подрагивают опущенные веки глаз, которые она так и не подняла полностью ни на кого, даже на собственного сына.