Бремя

Гроза не унималась, но машина послушно держала ровную, хорошую скорость, всего час отделял Андрея от счастья, и уже чувствовалась его близость, как поздней затянувшейся зимой вдруг ощущается враз всеми чувствами приближение весны. Дорога круто пошла вниз, завиляла между скалистыми холмами, по обеим сторонам ее поднялись огромные металлические сетки, преграждающие доступ горным животным к хайвэю. Андрей изучил за последние месяцы этот спуск, как пять своих пальцев, возил Майкла, который всегда находился во хмелю, сам ездил к нему часто, два-три раза в неделю. Единственное, что мешало ему прибавить скорость — непрекращающийся ливень. Он думал, что сейчас, наверное, уже вернулся домой Артур, и ситуация окажется гораздо более сложной. Не был он пока готов к разговору с ним, не из-за трусости, нет, а из-за неопределенности, в которой оказалась его любимая, хотя верил, что выяснение рано или поздно должно состояться. Андрей впервые сочувствовал Артуру, даже завидовал ему за его способность любить, сильно и жертвенно. Он даже отчасти признавался себе, что любовь Артура открыла и ему самому глаза на то, каким должно быть настоящее чувство — не рассуждающим и не спрашивающим ничего взамен. Так, говорят, и Бог любит, думал он, и почему-то при этом вспоминал бабу Пашу, ее избу с Образами на стенах и ее наивную уверенность, что «Господь ей правильную жизнь уготовил, а несчастья случились от того, что она себе лучше вздумала устроить»: странные воспоминания для закоренелого атеиста. А ведь баба Паша права: и ему было дано все, что нужно, та, единственная женщина, которую только и следовало беречь. Но он не оценил. Не понял. Ведь, как, оказывается, мало знал и понимал! Членил все на части, сравнивал, подгонял, а целого не видел. Стремился изведать новый успех, новые впечатления, новые страсти и пропустил главное — себя. Но теперь все будет иначе, теперь есть у него, во имя чего стоит меняться и жертвовать собой...

Опять зажглась и страшно зашипела молния, напряглась судорожно, осветив вспышками — одной, второй, третьей — дорогу, и вдруг в самом центре пути, в нескольких метрах, Андрей увидел мокрого, заблудшего, отбившегося от матери, олененка, может того же самого, за которым они с Иваной наблюдали летом из окна индейского ресторанчика. Он притормозил, колеса взвизгнули — видимо, задние попали в небольшую ухабину — олененок испугался, метнулся в сторону, и, растерявшись окончательно, вдруг побежал навстречу и ударился о капот... От тяжелого столкновения машину резко развернуло, и бросило к придорожному ограждению, от силы броска прорвалась железная сетка, посыпались камни, и мгновенно в крошку разлетелись передние стекла. Андрей ощутил, как что-то острое, чужеродное прошило голову, и в долю секунды, превозмогая нечеловеческую физическую боль, которая будто поглотила всего его, успел осознать, что произошло нечто непоправимое, конечное, и пожалел о незавершенности, краткости своей жизни, прежде чем уйти из нее навсегда...

Глава 21Лишь помяни меня в молитвах...

Я не могу не оглянуться на город мой, пылающий в долине, Содом, погрязший, падший во грехе. Мой бедный Лот, мой муж невинный, оставь меня осолонеть от слез и обернуться камнем. Спеши спастись! Лишь помяни меня в молитвах, как поминают совершивших преступленье.

О, если бы не искать его лица и не вздрагивать от телефонных звонков, не просыпаться по утрам в слепой надежде, что все то было лишь нелепым бредом. Если бы начать вчерашний день заново и не поддаться отчаянию, не искать избавления от своих страданий ценою жизни и смерти другого.

О, если бы стать птицей и улететь туда, где нет потерь...