Бремя колокольчиков (СИ)

   -  Не знаю уж что, - продолжил о. Игорь,- но видно хорошо было, как-то оператор всё это снимал... Царствие ему Небесное... И вот, искра или струя, непонятно, прям по мавзолею, разломило на «Лен» и «ин»,... потом мавзолей провалился со всеми, кто там был, а яма тут же разрастаться начала, огонь оттуда вышел...Всё и кончилось, трансляция вся... Никто ничего не понял... Только теперь растёт яма эта, огонь... Москвы уж нет, да и от области мало чего осталось... Говорят, химическая реакция, или утечка какая произошла...

   -  Нет, это не утечка, и не реакция, - сказал не отходивший от окна о. Пиндосий, - это врата ада раскрылись.

Все знали, что старец пошутить любил, но никто из нас и не подумал, что это могло быть шуткой, или хоть чем-то не точным в самом буквальном смысле.

   -  Шож зробить? Конец миру? - спросила украинская селянка.

   -  Молиться будем, - отвечал старец, - силен Господь и из ада восставить.

Молились часы ли дни, даже не знаю, всё смешалось, и псалтирь читали, Евангелие, и своими словами от сердца, и теми молитвами, кто какие любил, старец как бы всё это возглавлял, но ничему не препятствовал, хоть и нелюбимые им акафисты украинка читала, пусть, лишь бы от сердца... и просто молчали и молились, что, казалось, было самым правильным и точным.

В какой-то миг старец резко распрямился из земного поклона, обернулся

к нам:

Господь, не имеющий для Себя правил изменил суд свой, - сказал он без пафоса, по свойски, но с каким-то, казалось, внутренним трепетом, - время Он обернёт вспять. Как- будто не было ничего, отверстия врат и падения в него многих... Но... врата адовы духовно открыты останутся, и безумие будет идти от мавзолея по всей земле...и Иосифу антихристу недалеко от твоих, отец Игорь, мест священник поклонится, как и в других местах... Многие имущие разум, потеряют его, многие же и соблазнятся безумием, как бы влюбятся в него. И будет это не только в русской земле, но и за океаном. Безумнее же иных как бы Бога не познавших - многие верующие во Христа явятся, вере в свои страхи поклонятся и будут называть это поклонением Богу... А отец Дмитрий, тот, с которого всё пошло, на Красной площади служить не будет, но в другом месте выйдет он, возмущаемый гордыней своей, что служить ему мешают, и будет это безумие горше и гаже первого... Ведь врата ада по прежнему открыты будут, хоть и невидимо... И пока каждый в сердце своём не закроет их, ад безумия не сомкнёт врат своих.

Вечный ад

   -  Смерть? Все мы предвкушаем смерть, надеясь на лучшее послевкусие, - говорил старец обнимая кожу и кости молодой ещё по видимости женщины, раковой,- А что блудница? Так забудь. Иные блудницы - самые мученицы и есть. Скорее уж я в ад пойду, чем ты.

Сегодня старец Пиндосий выглядел неважно, страннее чем обычно, то ли обессилившим, то ли каким-то отрешённым. Кажется, и выходить то не хотел, но вот вдруг к этой женщине вышел, теперь развернулся и пошёл в келью, несмотря на то, что из ожидавших многие пытались обступить его, что-то спросить на ходу, и были среди них разные совсем люди, священники, монахини, дама в высокой причёске с депутатским значком на обширной груди... Келейник закрыл дверь, никого не пустив вовнутрь. Я остался с ними, второй день старец не отпускал меня.

Что-то мне понадобилось и я ковырялся в своём рюкзаке, когда услышал этот звук. Обернулся. Отец Пиндосий лежал на полу совершенно бледным. С верным келейником Степаном подлетели в момент, уложили на деревянный лежак, на котором я спал. Батюшка не приходил в чувство. Лицо его менялось. Я хотел было пойти к ждущим и спросить нет ли врача, но келейник остановил меня, сказал, что старец намекал ему, что если чего такое будет, не звать никого, кроме тех, кто в келье-избе в этот момент будет.

Сумерки своим потусторонним светом заглянули в окно. Я посмотрел в него, красными полосами небо, секунды, и эта красота становится другой, сумрак выходит тенями... Звук в келье, я обернулся и увидел, что старец сидит. Степан поднёс ему святой воды, тот выпил...

   -  Не было бы вас здесь сейчас, дорогие, ума бы я лишился, - молвил подвижник. Взгляд его был совершенно другим, тяжёлым? Да он у него всегда не лёгкий, безнадёжный скорее, такого я никогда у о. Пиндосия не видел.

Мы молчали. Посидев немного в тишине, он начал не торопясь, как бы собирая виденное в слова: