В молчании мы ехали дальше. Дождь почти перестал, да и холод здесь, в лесу, был не таким сильным, однако меня продолжала бить дрожь, а бесформенные тени, в которые тьма обратила придорожные деревья, наполняли чувством необъяснимого страха. Я поймал себя на том, что невольно то и дело оглядываюсь назад, чтобы лишний раз убедиться, что за нами никто не гонится.
— Ты считаешь, они действительно бросятся за нами в погоню? — спросил я.
Говард мрачно кивнул.
— Можешь быть в этом уверен, Роберт, — ответил он. — Если бы не пожар, может, и не бросились бы. Но сейчас… — Он покачал головой, взял поводья в одну руку, а другой попытался раскурить сигару. Видя, как он мучается, я не выдержал и, чиркнув спичкой, поднес огонь к кончику сигары. Прикурив, он кивнул и, очевидно, в знак благодарности, выпустил мне в лицо целый клуб едкого дыма.
— Надо бы помедленнее, — сказала миссис Уинден. — Уже недалеко до поворота на Бэтхилл.
До поворота на Бэтхилл…. Что за черт, но я ведь уже где–то слышал это название, только никак не мог вспомнить, где и в какой связи.
Говард сжал в руках поводья и, прищурившись, стал всматриваться в темноту. Повозку закачало сильнее, под днищем что–то трещало, да так, что я уже подумал, что колесам приходит конец, но они каким–то чудом держались.
Вдруг он резко натянул поводья.
— Тпрру! — крикнул он. Нашу повозку изрядно тряхнуло.
— Что такое? — в испуге спросил я.
Вместо ответа Говард без слов ткнул кнутом куда–то в темноту. Я тоже попытался что–нибудь разглядеть, но не увидел ничего необычного.
— Я ничего не вижу, — ответил я.
Говард кивнул.
— Вот именно.
В первый момент я не понял его. Но потом…
Перед нами разлилась тьма — ничего, кроме черной как смола темноты. Ни деревьев, ни кустов. Ничего.
— Боже мой, да что же это? — вырвалось у миссис Уинден.
Говард, в задумчивости закусив губу, вручил мне поводья.
— Надо пойти взглянуть, — объявил он. — А вы оставайтесь здесь, — обратился он к женщине. Он слез с повозки и дождался, пока я последую за ним. Наступившая вдруг тишина мне показалась очень необычной. Дождь по–прежнему продолжал монотонно шелестеть в листве над нами, но это был единственный звук. Было слишком тихо даже для такой лесной чащи, как эта, даже для ненастной ночи, когда все в лесу замирает. Но, может быть, дело было просто в моих расшалившихся нервах? Ведь после всего, что произошло за последние дни, нечего удивляться, если тебе бог знает что начинает мерещиться.
Я проклинал судьбу, оставившую нас без фонаря. С этими мыслями я и подошел к Говарду. Лошади нервничали заметно сильнее и тревожно месили копытами грязь.
Сделав пару шагов, Говард вновь остановился и безмолвно показал куда–то вперед. Несмотря на кромешную тьму, я все же понял, что он имел в виду.
Перед нами, в нескольких шагах справа от дороги, возвышались три дерева, которые по воле природы стояли так близко друг от друга, что между их стволами мог с трудом протиснуться лишь ребенок, да и то худенький до чрезвычайности. Ветви их так переплелись между собой, что издали воспринимались сплошной огромной кроной, раскинувшейся на высоте ярдов этак в восемь.
И при этом все три дерева были абсолютно голыми, полностью лишенными листвы.
— Да черт возьми, что это такое? — пробормотал я.
Не дожидаясь Говарда, я, шлепая по грязи, двинулся вперед, чувствуя, как ноги мои увязают в грязи. Глянув вниз, я убедился, что граница, где заканчивалась проезжая дорога и начинался лес, исчезла. Здесь уже не то что не было и в помине кустарника, но и травы — лишь голая, коричневая земля, на которой не было ни сухих веток, ни опавших листьев, ни шишек — словом ничего, что обычно мягким, заглушающим шаги ковром устилает лесную землю.
— Ты только взгляни на деревья, — пробормотал Говард. Голос его дрожал. Подойдя ко мне, он протянул руку к одному из стволов, но касаться его не стал.
По спине у меня поползли мурашки, когда я увидел эти стволы вблизи. Они были гладкими.
— Бог ты мой, что же это такое творится? — бормотал я. Взгляд мой заметался в поисках других деревьев, кустов, просто сучьев, наконец — чего–то природного,