Бремя учеников

     - Будет, будет, - Павел Петрович уверенно закивал. - Какой бы мне  был смысл затевать нашу с вами игру, если бы вы тянули зэковскую лямку  на всю катушку? Вы мне сейчас нужны, Николай Львович.  Ну,  в  крайнем  случае, через годик. Писатель,  вернувшийся  из  зоны...  Непримиримый  борец с коммунистическим режимом... Ореол мученика и  большие  тиражи  ваших книг на Западе вам обеспечены.

     - Ну, книги еще написать нужно, - осторожно заметил  я.  -  Хотя,  конечно, и прежние мои работы пойдут...

     - И прежние  пойдут,  и  будущие,  -  в  голосе  Павла  Петровича  сквозила железная уверенность. - В течение ближайшего года вы  столько  напишите! Куда там Александру  Сергеевичу  с  его  Болдинской  осенью!  Книги, рожденные в советских застенках... Разве это не то, что  пойдет  там, на Западе, на "ура"? Пойдет, Николай Львович, пойдет. Даже  и  не  пытайтесь спорить. Можете полностью довериться моему  опыту  и  знанию  психологии!

     Да, психолог Петрович действительно  неплохой...  Тут  перед  ним  нужно снять шляпу.  Меня,  например,  он  перетащил  в  свои  союзники  буквально за одну беседу. Полутора часов обычного разговора наедине  с  ним  хватило,  чтобы  подающий  надежды   молодой   писатель-диссидент  сделался преданным  сторонником  существующего  строя.  Более  того  ­­­глубоко  внедренным  агентом  госбезопасности.  Так  сказать,   тайным  столпом коммунистического режима.

     Появился Петрович на моем горизонте внезапно. Выпрыгнул откуда-то  из недр ПГБ, как чертик из коробочки. В тот день шел обычный, рутинный  допрос, к которым я уже за три месяца после ареста  успел  привыкнуть.  Следователь, старший лейтенант госбезопасности Свиридов, из  кожи  вон  лез, чтобы выведать у  меня  адреса  каких-то  несуществующих  явочных  квартир,  на  которых  якобы  происходила  передача   моих   рукописей  эмиссарам зарубежных подрывных  центров.  В  обмен  на  толстые  пачки  советских рублей, естественно. Я ничем товарищу  Свиридову  помочь  не  мог, поскольку все эти явочные  квартиры  существовали  только  в  его  богатом, но, увы, больном воображении.

     Вспотевший от усердия бедняга старлей что-то бубнил себе под  нос  о моей гражданской ответственности, о чувстве советского патриотизма и  прочей белиберде, когда входная дверь чуть скрипнула и в кабинет вошел  стройный, высокий мужчина среднего возраста.