Брестский квартет

— И я за землю, Сережа, и я! Я, быть может, все эти годы только о Родине и думал. Да, по крови я немец, но но духу-то — русский. И здесь был рожден! — Вальтер указал пальцем на пол под ногами. — Вот вы ругаете Гитлера, а он Германию с колен поднял, немцев заставил себя самих снова уважать. Да что самих — весь мир теперь уважает немцев! Мы теперь — сила. Здоровая, очищенная от всякой большевистко-жидовской ереси, сила. Глядишь, и России поможем с колен-то подняться.

— Гитлер и Великая Россия — смешно! — сказал Крутицын и васильковые глаза его стазу стали жесткими, недобрыми. — Ты сам-то в это веришь? Большевики хотя бы сохранили и восстановили империю. А что бы было, если бы пришли тогда мы? Растащили бы Россию-матушку на куски наши друзья из Антанты. Ведь они за доли свои воевали, за куски пирога, а не за нас с тобой, Петя, не за Россию! Ты вспомни, как дрались красные на Перекопе, как жертвовали собой, на колючую проволоку ложились, лишь бы до нас дотянуться, лишь бы в море скинуть… Что это было, Петя? Откуда такая жертвенность, откуда такая ненависть к нам? Ведь мы тоже русские, ведь мы тоже были за Россию, часть ее, плоть от плоти. А они нас…

— Фанатики… — глухо отозвался Вальтер и посмотрел на дверь.

Фанатики.

Крутицыну вдруг вспомнилась та кошмарная ночь на Перекопе. Близкие цепи красных, перекошенная пулеметная лента и испуганный крик раненного в ноги осколками гранаты Вальтера: «Да это же фанатики, Сережа! Фанатики!..» Как они тогда ушли — одному Богу известно…

Вспомнилось, как с наганом в руке пробивал дорогу на один из последних отплывающих в Константинополь пароходов для раненого Вальтера. Двое солдатиков несли его, желтовато-бледного, на носилках вслед за Крутицыным. Кому-то пришлось дать в зубы, кого-то столкнуть с трапа в грязную ледяную воду. Но прорвались. На верхней палубе нашлось место. Тут же быстро простились. «Не дури, Сережа, поплыли со мной, — горячо шептал, ворочая воспаленными белками, Вальтер. — Под Берлином у меня имение, куча родственников… Не пропадем, дружище!» — «Нет, Петр, еще раз повторяю, не могу! У меня в Москве Маша осталась… И вообще, что я там буду делать, Петя?» — «Эх, ты! С тобой бесполезно спорить… Дундук ты, Сережа, дундук…» — улыбнулся сквозь слезы Вальтер. Тогда казалось, что прощаются навсегда. Теперь розовощекий, по-немецки сухопарый и почти совсем не изменившийся Петр Вальтер сидел перед ним собственной персоной и нервно курил сигарету за сигаретой.

— Фанатики… — повторил он и нервно дернул шеей.

— Фанатики, говоришь? Пусть… Но придет Гитлер, — продолжал все более распаляясь Крутицын, мешая русские и немецкие слова, — и, поверь мне, не будет России. Все иссушит арийский дух. Гитлер — националист, ему не нужна Великая Россия, ему лишь нужна Великая Германия. А Сталин… Он хотя бы государственник. Он, как Петр, Россию на дыбы вздернул. Индустриализацию провел. Страну худо-бедно к войне подготовил. И вообще, Сталин — это проходящее…

— Бред, Сережа, какой бред ты сейчас говоришь! Все вы тут большевистской пропагандой оболванены. И вообще, ты даже не представляешь, какая мощь направлена против Советов. Уж поверь мне, что будущее лето будет пожарче прошлого.

— Это ты, Петя, не понимаешь! Вы не с Советами, не со Сталиным воюете. Вы с Россией воюете. И война эта — уже вовсю народная! Надорветесь вы, как многие в этой стране, на этих просторах, уже надорвались!

Вальтер промолчал, затянулся папироской. Тихо спросил:

— Что ж вы так бездарно-то воюете, Сережа? Людишек не жалеете, на пулеметы, как скот, гоните?

Крутицын зло сощурился, поморщился, как от зубной боли, ответил резко:

— Кадров грамотных не хватает, кадров.

— Не мудрено, когда русские боевые офицеры служат у Советов простыми старшинами, а недоучки ведут в бой полки. Отчего ж так невысоко у красных поднялся-то? Плохо служишь? — ядовитая усмешка на миг обезобразила лицо Вальтера.

— Служу, как могу! Да и ты, смотрю, тоже дальше капитана не пошел, — парировал заметно помрачневший Крутицын.

Вальтер как-то странно глянул и вдруг хохотнул весело:

— Да съездил тут по морде одному из штабных, вот и отправили на Восточный фронт с понижением. Ты чай-то пей! Не нарушай пищеварение, так сказать, а то вон как глазами-то засверкал — чисто мавр.

Вальтер снова замолчал. Встал, подошел к окну и нервно забарабанил пальцами по стеклу.

— Ну ладно… — сказал он наконец, словно подводя какую-то черту в своих раздумьях и, резко обернувшись, снял со спинки стула шинель. Быстро надел, опоясался ремнями с тяжелой кожаной кобурой, нахлобучил фуражку с черными наушами. Зачем-то сгреб со стола документы Крутицына и спрятал их во внутренний карман шинели. — Хорошо. Пошли, — бросил он с наслаждением допивающему чай поручику.

— Вылитый фриц, а ведь был когда-то русским офицером, — грустно усмехнулся тот, поднимаясь.

— Хорошо, — повторил Вальтер, вынимая из кобуры пистолет. И затем громко, видимо для сидящих в другой комнате, добавил: — Я сам это сделаю! По дружбе, так сказать. Иди вперед, Сережа…