Бретёр

Андриан подобрался, весь настороже, весь — готовность к схватке.

— Рад стараться! — гаркнул.

— Подъедешь к парадной Демута. Встань приметно. Но он и так тебя приметит. Соглядатай наш. С синей дугой. Мы от него оторвались, поэтому он теперь наверняка нас поджидает у гостиницы, понимая, что я туда вернусь рано или поздно. Подыграем ему. Я сойду, войду в гостиницу. Выпью чашку кофе там. Потом вернусь и сяду обратно. Поедешь медленно. Но не слишком. Не так, чтобы это показалось странным. Дай ему нас догнать. Но так, чтобы он не понял, что мы ему позволили это сделать.

Андриан кивнул. Готовность, собранность мешали ему говорить.

План сработал. Садясь в коляску возле Демутовой гостиницы, Мурин успел заметить поодаль, у самой ограды набережной, гнедую упряжку с синей дугой. «Клюнул, голубчик», — удовлетворенно подумал он. И по напряженной спине Андриана понял, что тот тоже заметил. Стараясь, чтобы голос звучал обычно, Мурин приказал:

— В дом графа Курского.

Время для визита было самое неподходящее. Графа дома, разумеется, не оказалось. Мурин на то и рассчитывал. Он вынул визитку, загнул угол. Попросил лакея подать перо. Написал по-французски несколько слов. Бросил визитку на серебряный поднос и вышел.

Ожидание тянулось невыносимо, по капюшону коляски прострекотал дождь, потом смолк, потом капюшон высох, потом Андриан сошел с облучка, купил у сбитенщика дымящуюся кружку, принес Мурину, подождал, пока емкость освободится, потом сходил еще раз — себе. Опять стал сеяться дождь. Наконец брегет Мурина показал, что время пришло. С бьющимся сердцем Мурин соскочил на тротуар. Он чуть не вскрикнул: боль, как удар казацкой пикой, пронзила до самого темени. Мурин быстро, как мог, зашагал к ограде Летнего сада. Он не глядел по сторонам, ибо был уверен, что преследователь держит его в поле зрения.

В это время года парк показывал лучшее, на что был способен. Он был багряный, алый, оранжевый, желтый, палевый и еще такой, для чего у Мурина просто не было слов. По дорожкам плавно двигались фигуры гуляющих. Белели статуи. Белели чепцы нянек, а сами питомцы возили лопатками по влажному песку или собирали разноцветные листья. Граф Курский стоял подле мраморной Ночи, за которой топорщились осыпающиеся, но все еще густые кусты. Мурин подошел к нему.

В дневном свете пудра на лице графа казалась неровным слоем штукатурки. Глаза слишком уж спокойные и приветливые. Но приветствие вышло слишком громким:

— А, Мурин, получил записку на вашей карточке — и рад увидеться! Только отчего ж такие сложности. Придите в Летний сад, время, Ночь. Будто вы решили объясниться мне в любви! — он очаровательно рассмеялся.

— Объясниться, — подтвердил Мурин. — Но не в любви.

Он задрал подбородок:

— Какая дивная скульптура. — Мурин заложил руки за спину, весь ушел в созерцание. Словно и забыл о графе.

— Вы хотели вместе со мной на нее полюбоваться? — под любезностью в голосе Курского звякнуло раздражение.

— Отчего бы не полюбоваться. Она изображает ночь. Не любопытно ли?

Граф Курский недоумевал:

— Не слишком, признаюсь. Я гуляю здесь едва ли не каждый день.

— Крайне любопытно! Сейчас я вам поясню, и вы согласитесь. Эта статуя без младенцев. Тогда как у древних Ночь носит на руках двух младенцев. Одного зовут Сон, а другого Смерть.

— Не знал, что гусары нынче такие образованные.

— А, нет, невежды, как всегда. И я тоже. Я слыхал про Смерть и Сон, детей Ночи, лишь от брата, мой брат Ипполит знает и древние языки, и античных авторов.

Мраморная ночь белела на фоне пожелтевших, но все еще пышных кустов. «Кавалергардское сочетание, — подумал Мурин, — белый с золотым».

Но в этом случае ничего против не имел.

— Знаете, Мурин. Я ценю ваши порывы к прекрасному. Такие внезапные… Но, боюсь, начинаю замерзать, тут с вами стоя. Так и чахотку схватить недолго. Если позволите и меня извините, — граф Курский прикоснулся к краю цилиндра пальцами в замшевой перчатке.

— Один спит мертвецким сном, другой объят сном смертным, — проговорил Мурин. — На этом вы недурно построили свой расчет.

Рука медленно опустилась.

— Что?

Мурин перешел на русский:

— Одним выстрелом двух зайцев. Ростовщик теперь мертв и не предъявит вам вексель. А Прошину не до того, потому что арестованному за убийство уже не до карточного долга. Да и кто ему теперь поверил бы.

— Какая чушь.

— Да, мне это уже несколько человек успели сказать.

— Ну так вот. Они оказались правы! Всего хорошего.