Бретёр

— Поздравляю, братец.

— С чем?

Ипполит посмотрел на него поверх бокала, отпивая:

— Его Высочество очень доволен. И еще одно лицо…

Мурин даже не пригубил:

— Мне плевать на него и его довольство.

Ипполит тонко улыбнулся:

— Позволь тебе не поверить.

— Ты читаешь меня как открытую книгу?

— Вовсе нет. Но ты мой брат.

— Ну да. Брат-тупица, брат-дурак.

— Бог мой, что еще за уничижение паче гордости? Никогда я такого о тебе не говорил и не думал.

— А я вот не знаю, что ты думаешь. Я тебя как открытую книгу не читаю.

— Мой милый. — Глаза Ипполита насмешливо, но и тепло глядели в точно такого же цвета глаза Матвея. — Никогда я в тебе не сомневался! Как не сомневаюсь в себе. Я умен. А ты мой брат. Так что по законам природы ты должен быть тоже весьма неглуп. И я рад, что это оценили… — Ипполит воздел палец к потолку, намекая на высшие сферы.

Мурин только собрался спросить про Нину, как под руку Ипполиту просунула свою графиня Ксения, сцепила пальцы, повлекла, щебеча:

— Дорогой Ипполит, я вас похищаю, вы нам необходимы. У нас в дамском кружке зашел подлинно государственный спор.

— В дамском кружке? — с непередаваемой интонацией переспросил Ипполит, подмигнув брату. И дал себя увлечь.

Матвей понял, что ответа на свой вопрос он не получит у Ипполита, скорее всего, никогда. Стоит ли пытаться?

Великий князь наконец перестал лобызаться и разомкнул объятия.

Секундой спустя Прошин стал самым популярным кавалером столицы. Все бросились его приветствовать. Мужчины жали руки. Дамы улыбались ему. Девицы принялись краснеть. Мамаши — наводить лорнеты. А через какую-нибудь четверть часа — так же дружно об нем позабыли. Мурин подошел к Прошину и сунул в руки бокал.

— Я больше не пью, — сообщил Прошин, испуганно покосившись на пузырьки «вина кометы». И поставил бокал на подоконник, соблазняя петербургскую тьму просунуть сквозь окно язык, лакнуть.

— Правильно, — согласился Мурин, отпил глоток. — Я теперь тоже.

Отставил бокал в компанию к нетронутому прошинскому.

Лицо Прошина странно дернулось. Ужас вдруг проступил в глазах:

— Так это точно был не я? Ты уверен? — Сипло прошептал он.

Разговор этот начался не впервые. Мурин не видел в нем смысла:

— Ты должен выбросить все это из головы. Дело кончено.

— А убийца? Ведь он не арестован, не отдан в руки правосудия.

— Не арестован. Но отдан. Если бы его арестовали, то, уверен, всего лишь сослали бы в имение, откуда бы он вернулся через год как ни в чем не бывало. А он заслуживал возмездия. Я только не знаю, свершилось оно уже или нет, но не сомневаюсь, что свершится.

Они были заняты разговором и пропустили тот момент, когда хозяйка подала знак и лица всех гостей оборотились к окнам. Бам! Прошин вздрогнул всем телом, в темном небе распустилась алая хризантема. Нева, корабли с мачтами, мосты, баржи, все вдруг осветилось красным, а потом огоньки потекли вниз, а по зале понеслось: как мило, какая прелесть. Бам! Зеленая вспышка.

Только Прошин не любовался. Он втянул голову в плечи, зажмурился, прижал ладони к ушам и затрясся всем телом. Мурин мгновенно схватил его под локоть и повлек к дверям, их уже распахивали перед ним предупредительные лакеи, Мурин им кивнул на ходу.

А затем за окнами загорелся вензель императора.

На свету, обычном свечном свету лестницы, Прошин перестал трястись, обмяк.

— Какой срам… какой срам… — только и повторял он. — Какой ужас, Мурин.

«Бам!» — раздалось приглушенно за дверями, и Прошин опять вздрогнул, точно его ужалили. Мурин приобнял его за плечи:

— Тихо, друг. Тихо. Пройдет.

Прошин поднял на него свое жалкое лицо:

— Я так устал. Мурин, неужели я тряпка? Как тетушка говорит? Неужели теперь так будет всегда? С того дня, как нас накрыли французские снаряды, я…

Ответа у Мурина не было. А врать не хотелось.

— Как я буду служить? — сокрушался Прошин.

— Выйди в отставку.

— Кто я тогда буду — если я не офицер?

— Ты человек.

Прошин посмотрел ему в глаза:

— Что же ты не уходишь в отставку?

Но тут снизу раздались голоса лакеев, запоздавшего гостя. Вверх застучали шаги. На ходу тормоша волосы, чтобы в прическе появилась модная небрежность, прямо на них рысцой бежал по ступеням Николушка Веригин, брат всем известной баронессы. Черные глаза его весело блестели, а русский язык был безупречен:

— Уф, господа, не выдавайте. Вот уж опростоволосился. Опоздать так, что приехать позже его высочества! — затараторил он. — Вы слыхали, кстати, какой ужас? Бьюсь об заклад, еще никто не слыхал. Я потому и опоздал! Велел остановить экипаж, чтобы все увидеть своими глазами. Графа Курского баграми выловили из Мойки. Он плавал лицом вниз.

Прошин ахнул.

— Но…

Мурин спокойно и твердо смотрел ему в глаза, осведомился только у Николушки:

— Вот как?

Николушка разрумянился от бега и новостей:

— Говорят, утопился. Проигрыш, что же еще может быть. Между нами, я знал, что он как-нибудь так однажды и кончит. Все, простите, господа, бегу-бегу.

Оба они глядели ему вслед. Энергичный, полный сил и желающий их поскорее пустить в ход, он был само олицетворение carpe diem.