Бретёр

Распрощавшись с Прошиным, Мурин едва не столкнулся с караульным — тот нес арестанту чай. В блюдце липко блестело варенье. Калач пах. Мурину свело живот — он почувствовал, что голоден, и решил доковылять от крепости до Троицкого моста, взять там извозчика и пообедать прежде, чем нанести визит мадемуазель Прошиной. Вытерпеть очередную порцию дамских слез можно было только на сытый желудок.

Но едва Мурин вышел из арочных ворот и прошел мимо полосатой будки, где стоял солдат с винтовкой на плече, на него чуть не налетела лошадь. Мурин прянул от морды, блестящего бока, взмахнул руками, чуть не упал. Лошадь встала всеми четырьмя ногами, так что посыпались искры из-под подкованных копыт, а весь экипаж тряхнуло.

— Буркалы разуй! — заорал Мурин. — Прешь куда!

Он разозлился больше от унизительного па, которое его вынудили проделать. Возница слетел с козел, квохча извинения, в которых слышалось «вашблародь», но Мурин также уловил и собственную фамилию. Он удивленно посмотрел кучеру в лицо — а потом узнал и лошадь, и экипаж: тот самый, на котором его прокатила мадемуазель Прошина. «О нет», — подумал Мурин. Но кучер уже распахнул перед ним дверцу, а из окошка донеслось:

— Господин Мурин, садитесь, садитесь же скорей. Что? Что братец? Как он? Что он вам сказал?

Кучер ловкой рукой впихнул Мурина, не церемонясь, под зад. Захлопнул дверцу. В углу куксился Егорушка. Видно было, что он не одобряет затею, но выбора не было: пришлось тащиться с госпожой. Как ни неприятен показался ему Егорушка, здесь Мурин ему посочувствовал. Теперь он вполне понимал, что вчера имел в виду Прошин, когда жаловался на чрезмерную заботу сестры.

— Я не могла усидеть дома, — нервно тараторила она по-французски. — Каждая минута в бездействии — просто мука адская. Столько необходимо уладить. У него чистая комната? Клопы? Сквозняки? Не сыро? Когда можно будет передать ему смену белья и платья? Трубку? Книги? Провизию?

Мурин подумал: «У всех свои способы не спятить». Метод мадемуазель Прошиной заключался в неистовых хлопотах и скороговорке.

Она толкнула ногой что-то, что пребольно стукнуло Мурина по голени.

— Я привезла корзину с едой. Вы узнали, чего ему требуется?

Мурину стало совестно. Он даже не подумал, нужна ли Прошину еда. И понял, что вполне оправдал предрассудки, которые дамский пол питает к мужскому, а именно — только что продемонстрировал полную беспомощность в хозяйственных, домашних делах.

— Эх-м, — ответил он. Мадемуазель Прошина не вызывала у него романтического интереса, но даже и в этом случае сознаться он мог далеко не во всем и для спасения своей репутации в ее глазах прибег ко лжи: — Домашняя еда очень кстати. Велите кучеру отнести все в караульную.

Глаза горбуньи блеснули:

— Вот! Я так и думала… Пантелей! — звонко крикнула она.

Карета качнулась и выровнялась — это кучер опять спрыгнул с козел. Дверца отворилась.

— Пантелей, бери эту корзину, — распорядилась барышня и обратилась к Мурину по-французски: — Куда ее нести?

Мурин объяснил кучеру, как пройти в караульную, и наказал упомянуть полковника Рахманова, понадеявшись, что никто не рискнет теребить полковника с подобной чепухой и ложь не вскроется. Тот кивнул, взял корзину за обе ручки и, крякнув, вытащил. Ногам сразу стало просторнее.

— А теперь мы с вами поедем к брату на квартиру и вы мне дорогой расскажете — все, все, все.

— Зачем со мной к нему на квартиру? — от удивления перешел Мурин на русский.

Егорушка встрепенулся.

— Как же? — она слегка покраснела. — Ему ведь надо переменить платье. Не могу же я сама разбирать его исподнее, невыразимые, и вообще, знать все прочее, что требуется мужчине. — И по-русски добавила: — Кто-то должен дать указания его камердинеру.

— Я к вашим услугам, — дребезжа, напомнил из угла Егорушка; о нем и забыли!

Мадемуазель Прошина не удостоила его ответом. Она не считала его мужчиной.

— А, — Мурин кашлянул. — Да, конечно.

Он осторожно разогнул колени, чтобы ненароком не приложить ногу к ноге мадемуазель Прошиной и не оскорбить тем самым ее стыдливость.

Карета покатила. Мурин старался не смотреть ни на кого в особенности и не думать о том, как голоден. В полумраке белел повязкой управляющий Егорушка. Хозяйственные темы иссякли, и мадемуазель Прошина молча глядела в окно, опершись виском на раму. Бледный свет петербургского дня ее не красил. У носа и на лбу мадемуазель Прошиной пролегли морщины. Взгляд был тяжелым. Видимо, под стать мыслям. Они давили тяжким грузом.

— Он сознался? — вдруг спросила она. И так как Мурин молчал, отлепилась от окна, выпрямилась: — Отвечайте. Не хочу, чтобы меня жалели. Если мой брат убийца, я должна это знать.

— Он не сознался. Но это не то, что вы подумали.

— Как вас понять?

— Он сказал, что не помнит обстоятельств ночи. Ни единого.

— Так бывает?

— В общем, да.

— Вроде хождения во сне?

— Наверное.

— У кузины одной моей приятельницы такое бывало. Просыпается — а она на крыше. И не знает, как туда попала. Ужас.

— У вашего брата бывало раньше такое?

— Ходил ли он во сне? Нет, никогда.

— Ну, такое еще бывает, если слишком много выпить.