Бриг «Три лилии»

Миккель сидел возле печки. Он был рад без памяти и все-таки не совсем рад.

— Ты не видел, как он на две сажени за камнем нырял, говорил он отцу. — Другой такой собаки на всем свете не было. Знаешь, что Мандюс Утот потом рассказывал?

Нет, отец не знал.

— Мол, когда порох взорвался, Боббе улетел верхом на камне. Летит, правит хвостом и кричит: «С дороги! Беззубая шавка в Испанию едет!» Ну почему все взрослые так врут?

— Все? — Отец посмотрел в потолок.

— И ты, — сказал Миккель.

— Чего уж… — Миккельсон-старший прокашлялся. — Иной раз приходится ради доброго дела.

— Когда про негра рассказывал? — спросил Миккель.

— Хотя бы, — ответил отец.

— Или когда сочинил про говорящую зовутку? — продолжал Миккель.

— И тогда тоже. Зато про судовой журнал чистую правду сказал, каждое слово истина. Не будь его, не выплыл бы я к Дарнерарту и не сидел бы здесь. Я, как выкарабкался на берег, сразу подумал: эта книга счастье приносит, Петрус Миккельсон. С того дня не расставался с ней. И в Клондайке, на приисках. Мечтал вернуться домой барином, а не оборванцем.

— Да, кстати, — сказала бабушка, — что за штуку прятал ты в корках?

— А разве я не рассказал? — удивился Миккельсон-старший.

— Золотой самородок? — спросил Миккель.

— Самородок не самородок, а точнее — ларчик из красного стекла, — ответил отец.

— Стеклянный ларчик? — сказала бабушка.

— С завинчивающейся крышкой, в Чикаго куплен. Чай, сами понимаете: самородки на деревьях не растут, хоть бы и в Клондайке. Три недели бьешься, как каторжный, а золота добудешь — только ноготь на левом мизинце прикрыть.

Хорошо, если за семь лет намоешь столько, что есть с чем зайти в банк и обменять на бумажки. Бумажки, на которые можно построить дом на Бранте Клеве. Так что я их берег, уж так берег!.. В Америке воров да жуликов много, а в старом судовом журнале кто искать станет. Вот я и спрятал там красный ларчик с деньгами. И отправился на родину.

А уж так душа домой рвалась, так рвалась — аж до боли!

И надо же: перед самым родным домом корабль на мель наскочил! Тут хоть кто голову потеряет, караул закричит… Миккельсонстарший достал из печки огня и прикурил. — А тут еще книга в море упала. Но Петрус Юханнес Миккельсон не стал падать духом. Смекнул: один раз выплыла — и в другой раз выплыть может. Но вот вопрос: куда? Значит, искать надо. А для этого лучше, чтобы не узнали на первых порах. Вот я и отпустил бороду и волосы. Петрус Юханнес Миккельсон превратился в Пата О'Брайена. Накануне сочельника явился сюда и начал разведку. Да-а-а… А теперь вот здесь сижу — опять стал Петрусом Миккельсоном.

Солнце скрылось, в кухне сгустился сумрак.

— Добро пожаловать домой, Петрус Миккельсон, — сказала бабушка. — А только нет у меня добрых вестей для тебя… Послезавтра придет Синтор. Дом снесут, а лес пойдет на овчарню.

Миккельсон-старший уронил сигару на пол:

— Что-о-о?

— Так что придется вещи на двор выносить, — заключила бабушка.

Петрус Миккельсон наклонился, спрятал лицо в ладонях и пробормотал:

— Два дня, живоглот проклятый!.. На овчарню…

Но вот он поднял сигару, прищурился на потолок и оживился.

— Так, плотник Грилле дома, — сказал он. — Дома, и проснулся, слыхать. А поднимусь-ка я к нему. Ум хорошо, два лучше. Восемь лет не видались. Не мешает и потолковать немного.

— О чем же это, Петрус Юханнес? Уж не озорство ли какое затеваешь? — встревожилась бабушка, заметив хитроватый огонек в глазах Миккельсона-старшего.

А он достал из кармана зовутку, мигнул Миккелю и дунул в дырочку:

— О Юакиме потолкуем, вот о чем.

Глава двадцать третья «Плавает в воздухе, а не в воде»

Грустное занятие — сидеть и глядеть на пустую собачью корзину. Особенно, коли знаешь, что в ней уже никогда не будет лежать собака.

Постой: а ружье-то? Миккель даже обрадовался, что надо скорей бежать на гору. Пальщики уже ушли домой, но ружье лежало там, где он его бросил.

Вечернее солнце окрасило море в багровый цвет. Миккель поднял ружье и пошел вниз, к лодочному сараю. Дверь была не заперта, но он все равно пролез через дыру в полу.

Окна были по-прежнему завешены мешками; на полке над кроватью отсвечивали красные «фонари» незаконченных корабликов.

Миккель сел на кровать и задумался. Симон Тукинг лежит на дне залива. Некого спросить: «Куда дел отцовский ларчик с американскими деньгами? Они нам нужны — дом сносят! Через два дня затрещат стены постоялого двора…» Миккель сунул ружье под кровать, положил на колени судовой журнал и стал его листать. Как это отец оставил книгу здесь?.Восемь лет клал под голову!

— «Судовой журнал брига „Три лилии“, содержит 95 листов», — прочел он на первой странице.

Миккель посчитал по пальцам: только двадцать четыре листа заполнено. А осталось? Шестьдесят восемь. Не получается: трех листов не хватает. Он пролистал еще раз.

Последние три листа были вырваны.

«Видно, Симон взял на растопку», — решил Миккель и сунул книгу на место.

В тот же миг его осенило. Ну конечно: Симон спрятал ларчик здесь, в сарае! Как они раньше не догадались?