Бригада. От сумы до тюрьмы

«Нет и не может быть в мире более человеконенавистнической, жестокой и цинично действующей идеологии, чем русизм, — думал Микола-Усман. — Все ее носители — животные без всяких моральных принципов. Поэтому можно и нужно вести с ним непримиримую борьбу везде, где только можно — в Афгане, в Чечне, в самой Москве».

В исламе Усман видел единственную силу, которая в состоянии смести с лица земли Россию, уничтожить ее как государство, как хищного зверя!

Усман не преувеличивал, говоря о достойном приеме, ожидавшем Азиза в Алаховке. Скорее поскромничал. Роскошный четырехэтажный особняк беженца из Чечни возвышался над домами новых русских, как Дворец съездов над кремлевскими стенами.

У ворот дома приехавших встретил толстый хамоватый малый с маленькими глазками и короткой шеей. Он открыл дверцу «шевроле» и панибратски подмигнул ступившему на землю Азизу.

— Это наш помощник, — сказал по-арабски Усман. — Зовут Кабан. Наглый как танк, но со связями среди ментов и уголовников. Полезный нам человек.

— Кабан? — Азиз был неприятно поражен. — Это же «свинья»? Брать в союзники свинью в таком важном деле! Ты что, с ума сошел?

Для равновесия надо отметить, что и прибывший эмиссар сразу не понравился Кабану: бородатый, рожа хитрая, узкая, и смотрит волком. Видно, всех подозревает, кого ни увидит. Если бы Кабан не надеялся наложить лапу на бабки Белого, а может, и на денежки своих теперешних хозяев, он давно бы отсюда слинял. Но он очень надеялся отовариться. Да и арабы не спешили должок отдавать.

Его наглый взгляд был воспринят Азизом как сигнал тревоги, и он спросил Усмана по-арабски:

— Ты уверен, что этой свинье можно доверять?

— Ни в коем случае! — заверил Усман. — Он хитер как лис, и осторожен, как кабан. Но он нам необходим, чтобы реализовать наш план. Этот тип ненавидит Белова и будет рад его подставить. Тогда мы сможем…

— Хорошо. Я понял. Но постарайся, чтобы эта свинья ничего лишнего не нарыла.

— Не беспокойся. Кабан будет жить ровно столько, сколько потребуется для нашего дела. Потом мы его зароем.

Они вошли в дом. Внутри он был оформлен в восточном стиле. Мебели практически не было, пол устилали ковры ручной работы. Стены дома так же скрывали ковры, на которых были развешаны сабли и кинжалы.

Азизу не терпелось приняться за дело. Он наскоро умылся и перекусил. Для него вопросом номер один был контроль за размещением готовых зарядов. С местами закладки гексогена его ознакомил Юсуф:

— Вот, уважаемый, — сказал он, расстелив на ковре у ног Азиза большую карту Москвы и области. — Номера закладок в порядке установки времени. Первый взрыв будет здесь, это называется Каширская. Второй вот здесь, на улице Гуриевича. Третий под Москвой, в Жлобне. Это элитный интернат детей российских политиков.

— Тут у меня есть возражение, уважаемый, — перебил его Усман. — Я думаю, что не стоит нам трогать интернат. По крайней мере пока.

— Да? — удивился Азиз, машинально перебирая зеленые, крупные четки. — Почему мы должны жалеть детей этих безбожников?

— О, цэ так… Но если мы сейчас взорвем простых москвичей, всякую мелочь без больших денег и связей, то гнев властей и населения выльется на чеченцев. Но если мы заденем тех, у кого есть влияние? Тогда им мало будет Чечни. Русские будут вдвойне, втройне мстительны, если обидеть детей и напугать жен власть предержащих. Понимаешь? Зачем нам лишние проблемы?

— Там, в интернате, уже все подготовлено, — предупредил Юсуф. — И нейтрализовать заряд будет непросто.

— Аллах велик, — задумчиво напомнил Азиз. — Не подобает душе умереть иначе, как с дозволения Аллаха и в установленный в писании срок. Только он знает, кому пришло время. Но вот очередность взрывов надо изменить. Первым будет здесь, где Южный порт? — он ткнул пальцем в карту в районе улицы Гуриевича. — Вторым тут, на Каширке. А потом интернат, третьим номером, на закуску, как говорят русские.

— Значит, интернат последним? — переспросил Юсуф, исправляя цифры на карте.

— Да. Хорошо. Пока я всем доволен, — Азиз погладил бороду и прошептал суру о том, что истинный мусульманин убивает любого неверного, который не преклонит колени перед Аллахом.

XXXII

Одиночество — страшная пытка. Самая страшная из всех возможных. Тем более, если не знаешь, где ты, у кого, зачем тебя держат, и что тебя ждет. Белов, лежавший ничком на бетонном полу, не так мучалс^от боли в измочаленном сапогами ваххабитов теА, сколько от невозможности понять происходящее.

Ну ладно, он сам того не желая, помог этим исчадьям ада провезти взрывчатку на какое-то расстояние, но ведь потом-то они обошлись без него! Зачем тогда оставили его в живых, везли столько времени куда-то, вместо того, чтобы загасить вместе с ментами на дороге? Сначала у него создалось такое впечатление, что били его не ради каких-то сведений или признаний, а исключительно из любви к самому процессу превращения живого человека в истерзанный труп.