Бригантина, 69–70

— Нет, Федор Семенович, уверен: это не только никому не может повредить, — наоборот: это будет лишь заслуженной памятью о том святом деле, которому вы отдали всю свою жизнь. И каждый советский человек только поклонится вам за него.

Федор Семенович вскинул на меня светлые, младенчески чистые глаза:

— Вы это говорите, чтобы утешить меня, или правда так и думаете?

— Мне было бы стыдно лицемерить перед вами.

Он порывисто протянул мне руку.

— Тогда спасибо. От всей души!

…Постепенно начало смеркаться. Белых включил свет. Но многие картины решительно проигрывали при электричестве, тем более что освещение в квартире было обычным, а не как в музеях — рассчитанным специально на демонстрацию живописи зрителям.

Федор Семенович произнес сокрушенно:

— Это я виноват. Отвлек вас своими разговорами, а время ушло… Но вы сможете навестить меня еще?

— С удовольствием!

— Ну тогда хорошо. Когда вас ждать?

Мы сговорились, и я пошел одеваться. Однако Федор Семенович не отпустил меня одного, решил проводить до метро, вспомнил:

— Скоро Эсфирь вернется, а я позабыл овощи купить. Обещал ей и позабыл. — Дробно рассмеялся. — Вечно она со мной мучается, как ей только не надоест!

Мы спустились на лифте. У самого выхода из подъезда Федор Семенович ткнул палкой в узкую низковатую дверь какой-то, должно быть, служебной квартиры.

— Тут жил мосье Жак… И странно: никого у него как будто не было, а когда хоронили — вся улица оказалась запружена: ребятишки… И до кладбища провожали…

Он задумчиво отворил мне выходную дверь. До метро нам надо было пройти почти всю Клод-Лоррен. И хоть она не длинна, я, наверно, раз двадцать услышал, как мальчишки, возвращавшиеся из школы, звонко приветствовали Белых:

— Добрый день, мосье Теодор!

Другой голос перебивал смеясь:

— Добрый вечер, мосье Теодор!

Белых с удовольствием отвечал в тон:

— Добрый день, Николя! Добрый вечер, Гастон! А ты, Пьер, не пожелаешь ли мне еще и доброго утра?

Как это он отозвался о покойном Жаке Гренье: «У ребят на людей, которые стоят того, чтобы их называть настоящими людьми, какой-то особый нюх…»

Мы расстались у метро. Федор Семенович церемонно приподнял над головой старомодную шляпу.

— Итак, я вас жду. Я был весьма рад познакомиться с вами.

Конечно, это была просто тривиальная фраза — банальная формула прощания в устах вежливого человека. Но мне почему-то стало очень приятно от этих слов…

Александр КУЗНЕЦОВ Сокровища Сванетии

Памяти Михаила Хергиани

Страна под Ушбой

Подъем кончился. Впереди — спуск на ледник Лекзыр, справа — отвесные стены массива Улу-тау, слева — склоны, уходящие к вершине Местиатау. За спиной — Балкария, прямо — Сванетия.

Сванетия… Страна тишины и спокойствия, как назвал ее в 253 году до нашей эры грузинский царь Саурмаг, выселивший сюда своих непокорных подданных. Сванетия — символ гордого свободолюбия. Сванетия, крошечная страна, мир ледников, узких долин, бешеных потоков.

Долгое время сваны сохраняли родовой строй. Горцы мужественно защищали свою вольность, и только в XV веке князья Дадешкелиани захватили несколько западных обществ Верхней Сванетии — Чубухев, Лохамул, Пар, Эцер, Цхумар и Бечо. Но за отрогом, в котором стоит красавица Ушба, и в верховьях Ингури Верхняя Сванетия навсегда осталась вольной, она никогда не знала власти князей-феодалов. Верхняя Сванетия стала синонимом Вольной Сванетии. Столицей ее была Местиа.

Совсем недавно здесь еще были живы во всей своей неприкосновенности родовые отношения. В один род входило около тридцати домов, только они назывались не домами, а «дымами» — дым, очаг, кладовая, хозяйство. В роду насчитывалось обычно двести-триста родичей. В Сванетии никогда не существовало название «аул» или «кишлак». Поселение бывшего рода так и называлось «селение».

Маленький отважный народ (в 1931 году в Верхней Сванетии насчитывалось всего 12 006 человек) в течение многих веков вел постоянную, изнурительную войну с иностранными пришельцами, с соседними племенами и с княжеской Сванетией. И никогда нога иноземцев не ступала по земле Вольной Сванетии. Волны орд и полчищ, перекатывающиеся через Кавказ, ударялись о неприступные скалы страны, откатывались назад, обтекали ее. В Верхнюю Сванетию можно попасть только так, как пришли мы, через перевалы, или по узкому ущелью реки Ингури. Но воинственный народ с помощью самой природы сделал путь по Ингури непроходимым для врагов. В Верхней Сванетии говорят так: «Плохая дорога — это та, с которой путник обязательно свалится и тела его не найти. Хорошая дорога та, с которой путник падает, но труп его можно найти и похоронить. А прекрасная дорога та, с которой путник может и не упасть». Так вот, Ингур, Ингурская тропа всегда была для врагов плохой дорогой.