Бриганты

В комнате, которую мне выделили в замке, горят три восковые свечи в бронзовом подсвечнике, напоминающем гарпун. Они наполняют воздух сладким, медовым ароматом. На деревянном помосте, к которому ведут две высокие ступеньки, стоит широкая кровать с сине-красным балдахином, распахнутым спереди. На кровати три большие темно-синие подушки с золотыми лилиями. Хотел бы я знать, кому предназначается третья?! Зато одеяло одно, беличье, тяжелое, мягкое и теплое, без пододеяльника. В «ногах» на широкой полке стоит масляный светильник в виде лягушки и с еле живым огоньком. Я сажусь на кровать, смотрю на Серафину, которая стоит посреди комнаты, одетая в пять слоев длинной одежды, причем верхние два из плотной ткани, украшенной золотым шитьем. Удивляюсь терпению и выносливости своей теперь уже жены, которая целый день таскала на себе эту тяжесть. Когда она ходила, поворачивалась, наклонялась, то движениями напоминала робота. Мне кажется, что мои доспехи и то легче. На лице Серафины счастливая улыбка, за которой прячутся стыдливость и жертвенность. Наверное, ждет, что сейчас наброшусь на нее и начну удовлетворять собственные желания. Только вот желание у меня другое — полежать спокойно хотя бы полчаса. Столько раз уже женился, а все равно этот процесс не стал мне не только приятнее, но и привычнее. К концу процедуры бракосочетания чувствую себя выжатым лимоном. В жестоком бою так не выматываюсь. Но отдыхать нельзя. У девушки один из самых важных моментов в жизни. Она не виновата, что я выбрал ее умом, а не сердцем. Ловлю себя на мысли, что становлюсь совсем уже западноевропейцем, даже женюсь по расчету. Впрочем, Серафина мне нравится. Не будь у меня столько жизней за плечами, наверное, влюбился бы в нее.

— Подойди, — подзываю ее.

Серафина становится на нижнюю ступеньку. Теперь голова ее немного выше моей. Я начинаю расстегивать маленькие выпуклые золотые пуговки на ее одежде. Петельки узкие, нерасхоженные, пуговицы проходят туго. Серафина возится с другими. Это помогает ей справиться с напряжением. В отличие от меня, старого, бывалого циника, для нее все внове, романтично и немного страшно. Когда ее пальцы случайно сталкиваются с моими, сразу одергивает, словно обожглась. Я швыряю ее одежду на большой сундук с плоской крышкой, покрашенный в черный цвет. Нижняя белая рубашка у Серафины из льна с золотой вышивкой вокруг выреза и по краям рукавов и подола. Ткань пропиталась запахом ее тела. Соски набухли то ли от возбуждения, то ли от холода, выпирают. Я нежно провожу правой рукой по левой груди, легонько сжимаю ее, сдавливая между указательным и средним пальцами упругий сосок.

Серафина глубоко вздыхает и задерживает дыхание. Я слышу, как часто бьется ее сердце под моей рукой.

— Разувайся и ложись, — говорю я, встаю, отхожу к сундуку и начинаю раздеваться сам.

Слышу, как за моей спиной Серафина сбрасывает на пол кожаные башмачки, вышитые красными нитками в виде мелких крестиков, стягивает с себя рубашку и прячет под подушку. Может быть, третья подушка для хранения под ней рубашек?! Я свою оставляю на сундуке.

Задуваю свечи. Фитили еще тлеют какое-то время, источая медовый аромат и напоминая дракона с тремя одноглазыми головами. Теперь огонек масляного светильника кажется выше и ярче. Серафина неотрывно смотрит на него, хотя, как догадываюсь, с большим интересом она бы посмотрела на голое тело мужа. Но девушке положено быть стыдливой. Льняная простыня холодит мое тело, придавая ему бодрости. Еще больше бодрит теплое и напряженное тело жены. Когда я кладу ладонь на ее гладкий живот, Серафина напрягается сильнее. Мне трудно поверить, что она выросла во Франции. Мешает опыт из будущего, когда француженки превратятся в нимфоманок с калькулятором в самом неожиданном месте. Пока что для многих француженок секс — это малоприятная, а то и вовсе неприятная обязанность, а не главное удовольствие.

— Не бойся, — произношу я. — Всё будет не так, как ты думаешь.

Я не обманываю. Всё будет низменнее, природнее, а потому острее и ярче.

— Я не боюсь, — говорит она и пытается поверить своим словам.