Бриллиантовая пыль

— Теперь отвечу на ваш вопрос относительно того, зачем я прилетел в Петербург, — продолжил Хайзаров. — Дело в том, что поднять драгоценности на поверхность океана — это только полдела. Нужно еще обосновать юридические права на них… И вот с этим возникли сложности. С одной стороны, у нашей компании имеются правительственные векселя, с другой — есть царские драгоценности. Чтобы обратить эти ювелирные изделия в собственность компании, нужно доказать, что они были отданы в залог по этим векселям… Вот, собственно, поэтому я здесь: чтобы раздобыть документы, которые можно будет предъявить в суде в обоснование наших прав на драгоценности.

Волгин продолжал упорно молчать, глядя в одну точку.

— Ну, Михаил Ильич, что вы на это скажете? — окликнул Хайзаров своего задумавшегося собеседника. — Михаил Ильич, вы здесь?

— Складная история, — ответил очнувшийся Волгин. — Только кое-что в ней не сходится.

— Что именно?

— Вы утверждаете, что драгоценности были получены по сохранным распискам, взятым у Борштейна, и отправлены в Америку?

— Да, так оно и было.

— Тогда как вы объясните вот это?

Волгин выложил перед изумленным Викентием Львовичем второй портсигар золотого цвета с монограммой из камней, поразительно похожий на тот, который лежал на столе.

— И это еще не все, — добавил Михаил Ильич, щелкнув замком портсигара. — Вот эти самые сохранные расписки… — сказал Волгин, вытаскивая из портсигара и раскладывая перед изумленным Хайзаровым пожелтевшие листки бумаги. — Что теперь скажете?..

Именем революции

— А ну отвечай, буржуйская прихвостница! — брызгал слюной матрос. — Кому говорю, сучка!

Совсем молодой парнишка в расхристанном бушлате, в смятой бескозырке без ленточки с удовольствием куражился, смакуя новые словечки и рисуясь перед начальником — высоким мужчиной в полувоенном зеленом френче, поблескивающим стеклами очков из темного угла малюсенькой комнатки.

Пока нагрянувшие с обыском чекисты шерстили большую буржуйскую квартиру в доме на Екатерининской, занимающую чуть не половину всего этажа над пустующими помещениями, где раньше располагался банк, их начальник допрашивал жильцов. Во всем доме таких нашлось только двое: рыжеволосая молодуха с белесыми бровями и россыпью веснушек на курносом лице, да мальчик лет четырех-пяти. Оба они были в пальто и в разбитых опорках из обрезанных валенок (паровое отопление в доме, как, впрочем, и во всем городе, давно не работало), а ребенок, кроме того, еще и закутан с головы до пояса в серый платок, так что видны были только его испуганные глаза.

Женщина сидела на узкой металлической кровати в крохотной комнатенке, съежившись под грозным взглядом уполномоченного, и вздрагивала от матюгов вызвавшегося «пособить с допросом» матросика. На самом деле чувство страха у девушки со временем несколько притупилось. Не то чтобы она совсем не боялась, но все же не как раньше — от каждого шороха тряслась, от стука в дверь — чуть не в обморок падала. Сколько раз уже за полгода приходили — со счета сбилась. И налеты были, и обыски. Одно от другого и не отличишь: врываются с матюгами, суют под нос бумажки, угрожают, тычут в лицо оружием, а потом все одно — грабят. Давно уже во всем доме ни одной серебряной ложки не осталось; во всех квартирах кавардак: поломанная мебель, разбитая посуда, пух из вспоротых подушек и перин. В банке, что на первом этаже, и того хуже: конторки раскурочены, оконные стекла выбиты, на полу разбросаны бумаги. Все, что было ценного в подвальном хранилище, реквизировали еще в декабре; тогда же выставили на улицу банковских служащих, а к весне и жилые квартиры опустели. Кто из жильцов успел — те уехали, а тех, кто остался, — кого врозь, а некоторых и целыми семьями похватали как «классово чуждых» в порядке красного террора — ни один не вернулся. Новых жильцов тоже не появилось; кому охота заселяться в «буржуйский» дом, куда что ни день чекисты приходят.

Осталась только Александра, потому как некуда ей податься. Служила она в прислугах при семье банкира, да хозяева сгинули кто куда, а Александре пришлось остаться. Не на улицу же ей, да еще и с дитем. Родительский дом недалеко — рукой подать — в Териёки, но это теперь другая страна; хоть и рядом, а не попадешь — границы закрыты. Спасибо путейцу одному, который еще по осени с чекистами приходил. Лютовали они тогда страшно, так рабочий этот заступился за Александру, а то бы попала под горячую руку — поминай как звали. После железнодорожник благодарности от нее требовал… Куда денешься — пришлось уважить. Путеец этот потом еще пару раз приходил, муки принес, сахару кусок для ребенка, а еще, добрый человек, бумагу справил для Александры, что она «совслужащая». Благодаря такой-то бумажке и выжили они вдвоем, потому как совслужащим карточки на продукты полагаются.

По лихому времени ютились Александра с мальчиком в дальней крохотной комнатке для прислуги, закрывшись на замок и загородив дверь, ведущую на черную лестницу, тяжелым платяным шкафом; понимала, конечно, если придет беда — не поможет, но всеже надеялась, что авось пронесет.