Бриллианты безымянной реки

Вниз, на реку, смотреть страшно, и я принялся искать глазами придорожные кресты. То ещё занятие, не из приятных. Но такой уж я человек: если и случаются в жизни с кем-то какие-либо неприятности, вплоть до гибели, то я всегда почему-то радуюсь. Ведь случилась эта неприятность с кем-то другим, а не со мной. И ещё. Я надеялся прочитать памятные надписи на крестах. А вдруг да и увижу я там знакомое мне имечко? Гамлета Тер-Оганяна, например? Нет, не того Гамлета Тер-Оганяна, оговоренного другом, преданного женой, забытого сыном и зарытого впопыхах на одной из отмелей здешних холодных речек без гроба и без покаяния. Я думал о другом Гамлете Тер-Оганяне, тщеславном, но не слишком злом юнце, пропавшем бесследно двадцать четыре года назад. Бесследно, потому что следы его не пожелали искать ни обиженный им отчим, ни ветреная его любовница. А убитую горем (в буквальном смысле этого выражения) его мать похоронили вскоре после его исчезновения. Не обращая внимания на фантастические, дикие красоты этого места, я искал глазами кресты. А вдруг да увижу след Гамлета Тер-Оганяна? Что почувствую тогда я, подбивший его на рискованное дело? Я – безликий и безымянный его просветитель, подстеливший ему под ноги смертную тропу?

Путь по чёрному прижиму занял не более десяти минут. Уазик преодолел перевал и покатился, как говорится, по наклонной, набирая скорость.

– За Усть-Нерой ещё несколько перевалов, – проговорил водитель и перечислил все их названия одно за другим без запинки. – …Болотный, Чёрное озеро, Аркагалинский, Лашкалах, Гаврюшка – это уже ближе к Магадану. А с Дедушкиной лысины спуск очень крутой. Там надо потихоньку…

Харон помолчал около получаса, а потом впервые за всё время пути поинтересовался моими ближайшими планами:

– В Усть-Нере остановлюсь на несколько дней. У меня там… дело. Держу ларёк и бабу. Но потом всё равно поеду в Магадан за товаром. Могу везти тебя дальше, если ты готов ждать…

И, помолчав ещё пару минут, добавил:

– Ты – хороший попутчик. С тобой не скучно.

Я принял столь недвусмысленный комплимент молча. Я – тихий и незаметный человек, главный талант которого хамелеонья сноровка приспосабливаться к любой ситуации и к любому человеку. Рядом с молчаливым Хароном и я молчалив, рядом с тщеславным и жадным до золота Тер-Оганяном и я тщеславен и жаден.

Так, изредка прерывая комфортное молчание, мы совершили бросок длиной в 500 километров по сказочной красоты совершенно дикими местам за один день. Выехав утром из Тёплого Ключа, вечером оказались в Усть-Нере, которая являлась промежуточно целью моего вояжа. От Усть-Неры, что на полпути между Якутском и Магаданом, до посёлка золотодобытчиков Элгинского всего 76 километров по прямой.

* * *

До Эльгинского из Усть-Неры я добирался отчасти пешком, поменяв на маршруте несколько попуток. Подробности этого короткого, по якутским меркам, путешествия за двадцать шесть прошедших лет почти выветрились из моей памяти. Зато я помню, как посёлок Эльгинский встретил меня собачьим брёхом и настороженными взглядами аборигенов, в основном славянской внешности. По рекомендации моего Харона я определился на ночлег к старухе-эвенкийке. Женщина запомнилась мне своими фиалковыми глазами, блиставшими на морщинистом смуглом лице. Глаза, как драгоценные камни, содержащиеся в алмазоносных породах – такая же яркость и сохранность. Женщина поинтересовалась целями моего приезда. Пришлось объяснять свой визит поисками могилы родственника, сгинувшего в этих местах.

– «Дальстрой»? Юдель Генсбург? Могила? – переспрашивала старуха, сохраняя самый невозмутимый вид. – О «Дальстрое» тут многие знают. Многие приезжают искать родных. От тех бедолаг кое-что памятное осталось. Местные собирают. Пооткрывали вдоль дороги музеев. Сочувствовать «жертвам сталинского режима» теперь модно. Это раньше о таком молчали. Нельзя было говорить. Кладбищ с тех времён не осталось ни одного, но места захоронения всем местным известны. Вот вернётся из лесу мой муж и покажет.

Муж старухи, неопределённого возраста, бодрый эвенк, вернулся из лесу через пару дней верхом на самом настоящем северном олене. Позади его седла на спине оленя сидела остроухая голубоглазая собака. Все называли его Осипом, но почему-то сразу показалось, что это не настоящее его имя. По возвращении, на следующий же день, он проводил меня вдоль берега Эльги к невысокому откосу.

– Здесь, – проговорил муж старухи. – Весной, когда мерзлота оттаивает, бывает, мы находим человеческие кости, а иногда и черепа. Я сам не видел, но говорят, что хоронили кое-как, не по обычаю, без гробов, в тряпьё оборачивали и…

Эвенк махнул рукой, помолчал и добавил:

– На «Дальстрое» мор случался часто. Тиф, скарлатина, корь, всякая иная беда. Эх! Много тут перемерло и юделей, и генсбургов. Капитан, начальник местного конвоя, называл их одним словом: ашкеназы.

Он снова махнул рукой. Мы постояли, покурили, помолчали, да и отправились обратно.

Примерно на половине дороги я решился задать дополнительный, очень волновавший меня, вопрос: