Бриллианты безымянной реки

– Мама… мне надо на переговорный пункт… Сообщить маме…

– Это дело. Надо так надо, – серьёзно ответствовал второй голос.

– Полей на него водичкой, и надо доставить его на переговорный пункт, – распорядился первый. – Нехорошо, если о нём станут раньше времени беспокоиться.

– Сюда бы Георгия. Какой-никакой, но он всё-таки врач.

– Да, врач. Накрутить твоему оленьку рога, чтобы впредь не лягался.

– А я ему говорил: не подходи к оленю спереди…

Поставив меня на ноги, они разбередили немного поутихшую боль. У якута оказалась полная фляжка очень холодной воды, и всю её он вылил мне на голову и за шиворот. А потом меня посадили на оленя. Строптивое на вид животное, поддавшись ласковым уговорам своего хозяина, безропотно приняло на свою спину столь нежеланную для себя ношу. Не имея опыта верховой езды, я ужасно страдал теперь уже не только от духоты, но и от боли, которая теперь локализовалась в области рёбер с правой стороны. Осип вёл животное под уздцы, постоянно беседуя с ним на не понятном мне языке. Мы следовали по пыльным улицам между одинаковыми длинными бревенчатыми бараками в один или два этажа. На одном из перекрёстков Архиереев исчез, но вскоре вернулся уже в сопровождении известного мне ветеринарного врача. Этот последний, мрачнее тучи, наскоро ощупал мою страдающую грудную клетку.

– Скорей всего, перелом рёбер, – констатировал он. – Тугая повязки и госпитализация. Ему нужен покой.

– Сначала переговорный пункт, – простонал я.

– Ему надо поговорить с мамой, – добавил Осип.

Георгий усмехнулся:

– С мамой, так с мамой.

И мы двинулись дальше.

* * *

Так я пересёк посёлок Ч. верхом на северном олене. При этом меня сопровождала целая процессия. Впереди шествовал якут по имени Осип с уздечкой в руке. Рядом со мной, страхуя от возможного падения со спины северного оленя, шёл старик по фамилии Архиереев, которого все почему-то называли капитаном. Замыкал шествие мой нечаянный знакомец – ветеринарный врач по имени Георгий, неведомо откуда возникший и всё такой же серьёзный.

Сквозь боль, приносимую каждым вздохом, сквозь сетку накомарника, сквозь страдания, причиняемые невыносимой жарой, моего слуха достигали обрывки оживлённого разговора, который вели между собой Георгий и Архиереев.

– Он видел деньги?

– А то! Думаю, к деньгам у него большой интерес. Уверен, он их даже пересчитал.

– А звёздочки?

– Он видел только коробку.

– И что?

– Удивился.

– Осип! Погоняй! Парню плохо. Ему надо маме позвонить.

Боль вонзилась мне в глотку. Мимо с сумасшедшей скоростью неслись какие-то заросли. Я слышал глухой топот четырёх ног рогатого животного, шаркающие шаги Архиереева и ровную поступь Георгия. Осип двигался бесшумно, но я всё время видел перед собой его длинную спину. Время от времени звуки отключались, словно кто-то выдёргивал штепсель из розетки. Но боль не покидала меня даже в забытьи.

* * *

Переговорный пункт оказался довольно просторным помещением с большим окном по левой стене и кабинками для переговоров по правой. В центре располагался высокий прилавок, за которым сидела миловидная женщина с двухлетним ребёнком на коленях. Я заказал переговоры с Москвой, назвав женщине за прилавком оба телефона: свой домашний и на всякий случай Канкасовой, при этом все три жителя таёжного посёлка глазели на меня с уважительным изумлением, словно внезапно уверовали в реальность моего московского происхождения.

Переговоров пришлось ждать не менее сорока минут. За это время Георгий успел соорудить для меня из подручных средств некое подобие корсета. Дышать по-прежнему было трудновато, но боль немного поутихла.

– Ему бы димедролу, – проговорил Архиереев. – Чтоб уснул после того, как поговорит с мамой.

– Димедрол само собой. С переломанными рёбрами покой – первое дело, – согласился Георгий. – Но сначала пусть поговорит. Мама должна знать, что с её сыном всё в порядке.

– А пока, может быть, водочки? Ты как, капитан? – спросил интеллигентный якут. – У меня в сумке всё есть. Две штуки по пол-литра и три штуки стаканов. Как раз!

– Как раз! – кивнул Архиереев. – Водочка – это дело!

Ветеринарный врач отнёсся к предложению якута холодно. Он всё косился на работницу переговорного пункта.

Своё рогатое транспортное средство якут оставил у двери переговорного пункта. Так московские граждане оставляют у дверей магазина свои велосипеды. На боках оленя действительно висели две перемётные сумы, которых я, взволнованный событиями этого драматического дня, поначалу не заметил.

Через открытое окно в помещение переговорного пункта втекал знойный воздух с едва различимым привкусом гари. Через это-то окно Осип и подал Архиерееву два неполных стакана с прозрачной жидкостью.

– Эй, товарищи! У нас не положено! – донеслось из-за прилавка.

– Это вода, – ответил Архиереев.

– На Бутуобии леса горят. Вонь невыносимая и жарко, – поддержал товарища Георгий. – Немного горло промочить, а то…

– Ты же знаешь, Гоша, у нас нельзя… – проговорила женщина намного ласковей.

– Ты же знаешь, Оля, я не пью, – в тон ей отозвался ветеринарный врач и резво опрокинул в себя стакан, поданный Архиереевым.

– Это тебе.