Бриллианты безымянной реки

– А теперь мне надо погасить костёр, – добавил он. – Нельзя оставлять его горящим на всю ночь. Лето – время повышенной пожароопасности.

– Надо идти к реке, набрать воды! – Я ухватился за возможность закончить разговор, как утопающий хватается за соломинку.

– Можно и не ходить. Загасим огонь старым таёжным способом.

Он рассмеялся собственной шутке, но глаза его при этом оставались настороженными и серьёзными. Очень, очень многим Георгий напоминал мне оставленного в Москве товарища Цейхмистера. Пытаясь скрыть смущение, я наконец нашёл в себе силы подняться. После ухи в голове моей немного прояснилось. Захотелось рассмотреть камни и отцветающие в расселинах удивительные цветы. Я принялся ощупывать руками скальный выступ, нависавший над нашим убежищем. В щелях, меж глыбами гранита отцветали странные, невиданные мною растения, над которыми кружились вполне обычные пчёлы. Камень казался тёплым на ощупь и шершавым, как губка. Стоя спиной к Георгию и костру, я почуял, как костёр начал дымить. Залив огонь «таёжным способом», Георгий распинал и затоптал тлеющий уголья.

– Не дай бог, пожар, – проговорил он. – Летние пожары – настоящее бедствие для этих мест. Чуешь, камень тёплый? Под курумником есть вода – оттаявшая при жаре мерзлота. На глубине полутора-двух метров тысяча ручейков, впадающих в Вилюй. Но как до них добраться? Не ворочать же камни. А на поверхности сушь. Наносная почва – торфянистая. Растения цепляются корнями за камни. На поверхности пожар, а под слоем камней растекающийся ручьями вечный лёд – так у нас бывает.

Он вытащил из рюкзака кайло. Разобьёт камень, чтобы показать мне оттаявшую ручьями мерзлоту? Вот уж не интересно!

Георгий действительно ударил по камням острой стороной кайла, разбрызгав на стороны синие искры. Потом ударил ещё и ещё раз. Так он ударял несколько раз, не примериваясь. Ударял сноровисто, ловко, словно выполнял привычную работу, словно знал все слабые места огромных валунов, в незапамятные времена принесённых на этот берег древним ледником. Через пару минут у моих ног валялось несколько неправильной формы булыжников. Попросив меня посторониться, Георгий принялся дробить их на более мелкие куски. Закончив работу и утерев трудовой пот, Георгий проговорил:

– Это керн. Здесь повсюду шурфы, набуренные геологами. Иногда в них интересно поковыряться.

Присев на корточки, он принялся ворошить ладонью острые куски камней. Я думал: вот сейчас поранится, и я увижу, какая у него кровь. Она наверняка такая же красная и солоноватая на вкус, как у любого другого человека. Хотя, конечно, в остальном он не такой, как все. Наконец, Георгий выхватил из россыпи камней один и не глядя протянул его мне.

– Вот! Посмотри.

Я принял камень – простой, неправильной формы булыжник с острыми краями сколов.

– Смотри внимательно!

Сидя на корточках, Георгий смотрел на меня снизу вверх. Теперь глаза его смеялись. Его забавляло моё простодушное недоумение. Что же может быть такого особенного в каком-то простецком камне?

Я вертел булыжник так и эдак. Рассматривал с разных сторон. Наконец я обнаружил то, на что, скорее всего, намекал Георгий: крошечный неправильной формы кристаллик прилепился возле острого скола. Я потеребил его пальцем. Он сидел крепко и как будто вовсе не желал отделяться от серой, невзрачной породы. Я повернулся лицом к увядшему ночному солнцу, чтобы получше рассмотреть свою находку. Грани кристалла казались матовыми, словно выпачканными долгими осенними московскими дождями оконные стёкла.

– Что это? – рассеянно спросил я.

– Это и есть клад. Моё детство прошло среди геологов, в посёлке Амакинской экспедиции, который теперь оставлен. Моя мать была там… Да что я! Неважно. Ветеринарный институт – это так, прикрытие. Главное – этот вот клад. Трубка на этой речке оказалась бесперспективной, с точки зрения промышленной добычи алмазов, но россыпи достаточно обильны, чтобы обеспечить нам сытое существование. Да, мы хорошо живём. Жаловаться не на что.

«Хорошо живём» – что он имеет в виду, говоря так? Мне почему-то сразу на ум пришла Канкасова с её роскошными привычками и оборотистым и проходимистым папашей.

– Ты говоришь так откровенно… А вдруг… – промямлил я, раздосадованный не столько на ветеринара, сколько на собственную память, постоянно подсовывавшую мне именно Канкасову, а не кого-нибудь иного.

Георгий отвернулся.

– Могу быть откровенным. Почему нет? Ты не проболтаешься…

Он говорил в сторону, тихо, и в словах его мне послышалась непонятная и недовысказанная угроза. Сам не ведая, почему, я всполошился, припомнив на этот раз не о Канкасовой, а о своих партийных карьерных достижениях, до которых этому самом ветеринарному врачу, как отсюда до Москвы.

– Почему? Как кандидат в члены КПСС… – начал я.

– Минуту назад ты толковал о каком-то кладе, который готов искать. Зачем тебе тот клад, спрятанный неизвестно где, если есть вот это.

Он поднял с земли и протянул мне пару небольших булыжников с острыми краями. Сам показал, где найти невзрачные кристаллы каждый размером с крупинку неразваренного пшена.