Бриллианты безымянной реки

Так продолжилось моё плавание в неизвестность. Камни, врученные мне Георгием, заметно увеличили вес моего невеликого багажа. Колыхаясь на волнах полузабытья, я грезил о том, как продемонстрирую Цейхмистеру свои находки. Как поразится он. Как алчность оживит его пустые глаза.

* * *

Лодка ткнулась носом в берег, и олень, который почему-то не был привязан, тут же соскочил в воду. Выбравшись на берег, он быстро скрылся в зарослях. Скоро мы перестали слышать и его колокольчик.

– Он найдёт дорогу. Не волнуйся. Там у меня загон и конюшня, и амбар. У оленей свои дела. Он побежал кормиться и тебя больше не тронет.

Сказав так, Осип накинул на мои плечи ветровку из плотного брезента. Я попытался отмахнуться, но каждое движение приносило столь острую боль, что оспаривать его заботу не оставалось сил. Насекомые донимали, лезли в глаза и ноздри, шевелились в волосах. При движении на лодке их сносило свежим ветерком. Здесь, на берегу, единственным спасением от них становилась нелепая шляпа с вуалью накомарника. Точно такую я приобрёл в галантерее города Ч. Но моя новая шляпа осталась на кровати в снятой мною комнате, а навязанный Осипом аксессуар радовал знакомыми уже ароматами костра и рыбьей чешуи.

В ветровке и накомарнике было жарко. Сломанные рёбра напоминали о себе периодической острой болью. В воздухе стоял непрерывный гул – вокруг меня вились кусающие твари, а ведь с воды эти берега казались раем земным.

– Иди туда! – Осип махнул рукой, указывая мне направление. – Там увидишь женщину. Не очень старую. Кэрэ куо, но это не Синильга. – Он лукаво улыбнулся. – Кэрэ куо – моя жена.

– Видите ли, я не могу идти – дышать тяжело! – ответил я.

Меня раздражала его радостная ирония. Завёз меня, больного, в какую-то глушь и смеётся.

– Она вылечит твои рёбра и ответит на многие вопросы. Моя жена… – Он умолк на минуту, подбирая слова.

– Она шаманка? – не скрывая иронии, спросил я.

– Таких, как она, на всю Саха осталось трое человек. Иди-ступай, – произнёс Осип, отмахиваясь от меня, как от назойливого комара.

И я пошёл, поковылял, стараясь не обращать внимания на усиливающуюся боль. А что оставалось делать?

Между просторно стоящих стволов лиственничной рощи тут и там виднелись полуразрушенные постройки. Пустые провалы окон, как вопящие беззубые рты. Покосившиеся крыши делали их похожими на огромные гнилые грибы. Ноги мои тонули в мягкой подстилке из опавшей хвои. В воздухе вились мириады насекомых, и я часто смаргивал – тело отказывалось верить в надёжность накомарника. Где искать жену Осипа, я толком не знал, внимательно осматривал каждый домишко, но все они казались мне нежилыми.

Поселок покинут давно, негде не видать даже подобия стёжки, по которой более или менее часто ходили бы люди. Возвращаться к Осипу за пояснениями не хотелось. Он остался возиться с лодкой – я слышал в отдалении лязг железа и какой-то периодический стук. Боль в рёбрах не позволит мне быть ему полезным, да и опостылела мне его насмешливая физиономия. Сам дьявол не разберёт, что у такого человека на уме. Надоел! Превозмогая боль, я прибавил шагу. Через пару минут лес погрузился в тишину, нарушаемую лишь гулом насекомых.

Я бродил по оставленному посёлку некоторое время, чувствуя нарастающую усталость. Казалось, сетка накомарника мешает дышать, но и поднять её тоже невозможно. Тогда в моё липкое лицо вопьются сотни оголодавших кровососов. Надежда встретить хоть кого-нибудь таяла. Боль в рёбрах усиливалась. Липкий пот покрывал моё тело, стекал по бёдрам, по груди, между лопаток. Казалось, ещё немного – и моя обувь наполнится липкой, влажной, студенистой массой моего растаявшего тела. Намерение вернуться к Осипу крепло. Наконец, нелёгкая вывела меня на некое подобие стёжки, петлявшей между лиственничными стволами. Стёжка явно вела куда-то за пределы посёлка. Я огляделся: нигде ни одной живой души, ни трухлявой лавочки, ни поваленного дерева, на которое можно было бы присесть усталому путнику. Оставалось одно: идти дальше.